Миссия пролетариата

Гораздо интереснее другие вторичные настройки, ведущие к симпозиумам, конференциям, круглым столам и вообще к интерьерам мысли – они в действительности сохранили и сохраняют немало общего с платоновским «Симпозионом», с образцами из сократических диалогов Ксенофонта, их спокойно можно причислить к линии пира в культуре. Настоящий, удавшийся круглый стол, за которым состоялся обмен мыслями, имеет куда более прямое отношение к стихии и традиции «Пира», чем самый обильный обед в сетях фастфуда. Конечно, разглядеть пир в беседе ученых, собравшихся за круглым столом, непросто, могут отсутствовать и еда, и напитки, и все же перед нами окажется родственный модус бытия, разумеется, подвергшийся существенным преобразованиям. Скажем так: одно пресуществление, когда хлеб и вино заменили плоть и кровь, привело к христианской евхаристии, другое, интересующее нас сейчас, породило «пир духа», оставшийся пиром по своему происхождению. Допустим, что нет ни шашлыка, ни вина, ни пива (хотя все это или что-нибудь из этого может оказаться за столом), зато, что самое главное, собравшиеся тем не менее не едят друг друга, щедро обмениваются угощениями, так сказать, духовными приношениями, готовят и передают «блюда» друг другу, и насыщаются, и обретают дружество (взаимную признанность), они готовы и к тому, чтобы их пирушка прославилась, воссияла, как пир на весь мир. Да и обсуждаемый, вкушаемый, смакуемый предмет чем-то напоминает плоть и кровь Христову, он не исчезает в потреблении, а сохраняется в качестве приношения для других пиров духа и даже возрастает на дрожжах взаимного угощения. Напротив, внешне похожие процедуры официальных обсуждений, относятся, скорее, к разряду войны и охоты. Например, защита диссертаций: нередко доводится слышать, что диссертацию «зарубили», соискателя «съели», и потом еще некоторое время сотрапезники доедали блюдо, обгладывая и перемывая косточки. Что-то ведь надо есть, и принудительность пира, даже простейшего застолья, заключается в том, что этим вкушаемым агнцем оказывается исключенный третий, поскольку правило номер один всякого пира – «друг друга не есть», и в то же время, чтобы пир не вышел пресным, нужно острое блюдо, нужен кто-то из знакомых и близких, кого нет среди пирующих, ибо кто будет агнцем для всесъедения, всепожирания? Ему, исключенному третьему, стало быть, предстоит утолять коммуникативный голод охотников, собирателей и падальщиков. Пресуществленные пиры науки и философии, симпозиумы и круглые столы обходятся без этого, там вкушают богов-покровите-лей, чья плоть и кровь не скудеет, там спорят о Платоне и Декарте, о Гегеле и Бергсоне, о Шредингере, о Малевиче, о фон Триере; да и всякая манна небесная, замечательные наборы абстракций, не переводятся на этих богатых столах. Но щадя, угощая, не съедая и не терзая друг друга, пирующие друзья все же друг друга покусывают, и степень допуска тут чрезвычайно важна, она относится к сути вторичных настроек. Вспомним замечательную идею Грегори Бейтсона о происхождении знаков: играющий щенок обозначает дружелюбие легким покусыванием – да и как иначе можно сообщить другому, что «я тебя не растерзаю и не съем», кроме как укусив в шутку, обозначив укус?[182] В самом деле мы дружески хлопаем другого по плечу, что, между прочим и прежде всего, означает: я тебя не ударю. Множество подобных жестов дружественности берет свое происхождение в стихии пира и легко сублимируется в интеллектуальное подначивание, ибо именно таков лучший способ подтвердить непожираемость друг друга.

Вот Ольга В., знающая толк в застольном общении, говорит об одной из своих знакомых: «Но она больно кусает, поэтому ее постепенно перестали приглашать». Или другая характерная реплика: «И тогда я ее скормила в дружеском кругу, и этого хватило на целый вечер». Да, не каждый может приготовить такое блюдо с острыми приправами, даже если речь идет об отсутствующем третьем. Но дело тут как раз не в сублимированной кровожадности, ведь ее пресечением и учреждается пир, дело в первичных качествах потлача – в щедрости, в стремлении угощать, в со-радовании насыщению другого и других. И пир плоти, и пир духа разделяют этот учредительный модус праздничного бытия, где происходит инаугурация удивительной вещи – преимущества угощающего над угощаемым, хотя и то и другое прекрасно в своем спонтанном чередовании, ведь кормящиеся и кормимые на пиру по определению не едят друг друга, вот и празднуют они самый древний праздник человечества – расставание с каннибализмом.

Весьма интересен и практически не проанализирован этот спонтанно возникающий избыток щедрости. К нему в равной мере относятся два на первый взгляд чрезвычайно далеких друг от друга утверждения:

– раз пошла такая пьянка, режь последний огурец;

– ради красного словца не пожалеешь и отца.