Миссия пролетариата

Пролетариат. Двойная превратность вписывается и в каждое отдельное звено этого процесса. Скажем, упрощение вещей, их схематизация приводят к тому, что сформированные интерьеры, например витрина супермаркета, салон авиалайнера, обстановка квартиры, etc, воспроизводят лишь движение капитала, экспансию товарной формы, а не гарантированную сборку субъекта в осмысленном мире. Могуществу вещей, освободивших некогда человечество от «кровавой мнемотехники», наносится сокрушительный удар; при этом именно и инициируется вещизм как неконтролируемый рост обессмыслившихся вещей, все они пользуются теперь заемными смыслами, прежде всего товарной стоимостью. Но сломленное сопротивление материала «освобождает» конкретный труд от встроенного мастерства, устраняет различия между типами поэзисов, оставляя рабочего сущностно незадействованным и, стало быть, готовым к обнулению и обновлению. Иными словами, отчуждение препятствует укорененности, формируя потенциально радикального субъекта экономического и политического деяния.

Присоединяемая к вещам стоимость – это, конечно, странное присоединение, примерно так к наполненному кувшину можно присоединить пустоту, если отлить половину жидкости. В процессе «присоединения» товарной формы вещь лишается своих корней, связей с экзистенциальным интерьером, она опустошается, обретает легкость и скорость перемещений, пределом которых является легкость и скорость знака, то есть самого семиозиса.

Соотношение стоимостей обеспечивает ускоренный круговорот вещей, лишившихся своей полномасштабной вещественности, своей весомости. В этой максимальности отчуждения и заложен самый эффективный ресурс его преодоления. Пока движущей силой производства облегченных вещей остается капитал и его идеологические корреляты, например добродетели потреблятства, сохраняется и даже усиливается разобщенность человека с его сущностными силами. Но поскольку всевластие вещей сломлено, воля не обязана больше распределяться по линиям наибольшего сопротивления предметного сущего. Пока капитал через абстрактный труд изымает всеобщую волю для своего самовозрастания, все причастные к этому труду остаются его агентами. Но пролетариат способен собрать в кулак изымаемую волю к преобразованию, волю к могуществу, и поставить ее на службу своему воображению. А его воображение, не предопределенное аттракторами приватного, направлялось на всеобщее, на преобразование фюзиса и победу над смертью. Таким образом, неизбывная ностальгия, пронизывающая «Исток художественного творения», избывается, оптика материалистического понимания истории высвечивает важнейшие мотивы, остающиеся неразличимыми в аналитике Dasein. Со своей стороны мысль Хайдеггера благодаря ее последовательности и продуманности ставит перед материалистическим пониманием истории новые задачи.

Важнейшей такой задачей является проблема техники. Может даже показаться странным, что не Маркс, а именно Хайдеггер поставил этот вопрос со всей остротой. И в «Бытии и времени», и особенно в поздних работах техника предстает как инновация, отклонившаяся от развилки «вещь – творение». Будучи самым эффективным средством опустошения, аннигилирования локальных смыслов, техника порождает новые горизонты присутствия. О технике с тех пор написано множество исследований, большинство из которых, говоря словами Маркса, «нельзя назвать даже поверхностными». Наиболее проницательными оказались Мартин Хайдеггер и Жильбер

Симондон[87] – их опыт еще явно недостаточно проработан в современной марксистской теории, в частности потому, что и в объективном праксисе смысл техники еще не прояснился до конца, он даже не определился в качестве экзистенциального аргумента.