Миссионер

— Спасибо, братцы!..

Когда старенький «жигуленок» увозил семейство Рафаилово во светлые загоризонтные дали, провожающие махали руками, скуфеями и негромко обменивались репликами:

— Вот это задачка для мужика!

— Ничего, пусть привыкает к новой жизни.

— Однако все равно после чаев выпьет самопалу.

— Это навряд ли...

— Точно говорю...

Братья вернулись на пруд Преподобного. На берегу в одиночестве сидел и наблюдал за порхающими стрекозами приехавший утренним поездом мужчина. Джинсовый костюм, длинные волосы с проседью — и изборожденное морщинами усталое серое лицо. На пришельцев, степенно окунавшихся в святых водах пруда, он не обращал внимания. Юрий оделся и ушел отдохнуть в келью. Андрей присел рядом с приезжим.

— Из Москвы? — спросил он негромко.

— Да. Сын привез. Он сейчас с игуменом разговаривает.

— Меня зовут Андреем, а вас как именовать прикажете?

— Миша. И давай на «ты»... Я рок-музыкант. «Мы хиппи, не путайте с хэппи».

— А почему «сын привез», а не сам?

— Я как-то в это, — он кивнул в сторону монастырской колокольни, — не очень-то верю.

— Тогда зачем приехал?

— Так... — он тупо уставился на висящую над водой стрекозу. Потом дернулся, привстал, но снова приземлился. — Когда на душе тоска, надо что-то делать.

— Тоска — это не очень хорошо. Лучше без нее. А как она появляется?

— После творчества. Я ведь не только играю, но и пишу музыку. Когда творишь — все хорошо: подъем, летаешь!.. А как на землю спустишься — будто похмелье наступает. Тяжко и муторно.

— Скажи, а как рождается музыка?

— Рождается? — Михаил оживился. — Сначала в душе идет какое-то наполнение. Потом в голове появляются образы. Картинки такие красивые: небеса, горы, звезды, светила неземные, туманы синие, фиолетовые, красные; голоса как бы мимо проносятся... Потом вихрь застывает, и на какое-то время устанавливается тишина. А потом!.. Потом звучит музыка — и тут только успевай записывать. Она льется из космоса, это нечеловеческие звуки. О! Это божественно! Когда я их записываю, а потом воспроизвожу, музыка огрубляется, стирается, замыливается. Нечто приблизительное получается только во время концерта, когда я импровизирую. Но после этого полета приходит такое опустошение, что...

— Рука тянется к стакану или игле.

— Ну, да, конечно... — Михаил опустил глаза. Потух и сник. — А теперь уже и музыки нет. И водка не помогает. Только одна тоска. Ну, я-то — ладно. А сколько мы уже друзей похоронили...

— Как мухи в паутине, — прошептал Андрей.

— А что, похоже! — творческая личность оценила предло­женный яркий образ. — Только не совсем понятно, кто паук-то?­­

— А тот, кто картинки с музыкой тебе навязывал.

— Нет. Ерунда! Просто мы еще не готовы принимать образы, чтобы не болеть. Мы слишком слабы для восприятия космических энергий. Но я верю в то, что сверхчеловек будущего сможет сотрудничать с космосом плодотворно.

— Другими словами, ты веришь, что муха когда-нибудь станет пауком. А паук — бабочкой?

— Я ему про космос, а он про мух каких-то... — Михаил с презрением посмотрел на собеседника. — Космос, молодой человек, не каждому дано понять.

— Ну, почему же? Надо только потерять совесть — только и всего.

— Причем здесь совесть?

— Ну, если отбросить образное иносказание и говорить прямо, по-мужски, то, несмотря на сложность темы, на самом деле, главное — просто. Совесть — это голос Бога в душе человека. А образы, картинки и прочие музыки — это паутина существа,  противного Богу. То, что ты здесь, наличие тоски в твоей душе, неприятие паутины — это работа твоей пока еще живой совести. А вот если бы совесть твоя омертвела, то без всякой сверхчеловечины ты уже сегодня смог бы сам воспринимать и распространять всю эту заразу дальше. Думаю, если б твой сын за тебя не молился, этот извечный противник Бога уже и силенок тебе подбросил бы, и картинок поярче и ядовитее. Только сын подключил к твоему спасению Самого Бога, против Которого нет у врага сил. Кроме твоей собственной гордыни. И теперь ты просто должен помочь самому себе.

— Вот, снова голоса пошли!.. — Михаил вслушался внутрь себя. — Ругаются теперь... О, ужас, какая похабщина лезет!

Андрей в своей обычной Иисусовой молитве слова «помилуй мя грешного» заменил на «помилуй нас грешных».

— А сейчас что ты слышишь? — не прерывая молитвы, спросил Андрей.

Михаил помолчал, потряс головой и удивленно признался:

— Ничего! Да, абсолютно ничего. Полная тишина!

— Учись Иисусовой молитве, и вся эта нечисть, что в твоей голове свила гнездо, разлетится, как стая испуганных ворон.

Подошел светловолосый юноша с ясными спокойными глазами и позвал отца в келью к игумену на отчитку.

— Что такое — отчитка?

— Молебен это для излечения твоей души, не бойся, пап... — пояснил сын.

На скамейке среди наступившей тишины в тени старой березы сидел молодой отец Федор и читал «из святых отцов». Увидев Андрея, вышедшего на прогулку, подозвал его и благословил сесть рядом.

— Вы из Москвы?

— Да, батюшка.

— Ну, и как там? Служат в храмах так же, как у нас, или хуже?

— По-разному. Все-таки около трехсот храмов...