Миссис Больфем

– Правильно. – Бродрик нагнулся вперед, рассматривая ковер. Он затянул молчание на целую минуту. Даже миссис Больфем, довольная, что допрос почти закончен, беспокойно пошевельнулась, настолько зловещим было это молчание. Остальные знали приемы Бродрика и, чтобы не помешать его плану, сидели в выжидательном молчании, направив на миссис Больфем батарею взглядов. Вдруг Бродрик поднял голову, и его острый, сверлящий взгляд впился в ее глаза. – Я несколько колебался, следует ли поделиться с вами открытием, сделанным вчера одним из нас. Пока мы еще никому не говорили об этом, дожидаясь подходящего момента для напечатания в газетах… Но всё-таки я думаю сказать. Есть доказательства, что в тот вечер стреляли из двух револьверов. Одним выстрелом был убит Давид Больфем, а пуля от другого застряла в дереве перед домом, оно чуть-чуть направо от места, где он стоял несколько мгновений. Вот – Брус откопал это. И вот, не только люди у Гифнингов слыхали не слыхали двух выстрелов, следовавших один за другим, но одна пуля 38-го калибра, а другая 41-го.

Миссис Больфем встала.

– Право, джентльмены, я согласилась видеть вас вовсе не с целью распутывать загадки. Но, конечно, вы знаете лучше меня, наемные убийцы оперируют, обычно, парами. Я убеждена, что мой муж (она похвалила себя, что «мой бедный муж») был убит одним из подобных типов, нанятым его политическими врагами. Так как больше я не могу сказать ничего интересного, если вообще вы нашли в нашем интервью что-либо достойное заинтересовать широкие круги Нью-Йорка – я прошу вас извинить меня.

Молодые люди вежливо встали.

– А у вас нет револьвера и никогда не было?

Она откровенно засмеялась.

– Вы стараетесь притянуть меня к убийству?

– О, нет, уверяю! Только в случае, подобном этому, следует заглянуть в каждую щелку. Я надеюсь, вы не думаете, что мы были грубы?

– Я только пришла к заключению, что самые благовоспитанные люди, которых я когда-либо встречала, надеются обвинить меня в преступлении. Если бы я не была так терпелива, я бы уже давно оставила вас. Прощайте.

И снова, такая естественная в своем возмущении, она выскользнула из комнаты с гордо поднятой головой.

Молодые люди покинули дом и собрались в своем любимом, «салуне», в отдельной комнате, позади общего зала. Минут двадцать они заботливо восстанавливали свидание, те, кто записывал, исправляли пробелы памяти, справляясь у тех, кто предпочитал только слушать и наблюдать.

Бродрик и многие другие были твердо убеждены, что она укрывает кого-то другого. Наименее опытные также решительно заявляли, что ни одна преступная женщина, многократно сбиваемая допросом, не могла бы так, «отразить» нападение. Она «говорила и поступала, как невинная».

– Она прекрасно поступала, – сказал Бродрик, – но раз и навсегда я убежден, что это ее дело. И все же, сделала она или нет, придется разузнавать и выведывать. Дело, мальчики, слишком крупное, чтобы его бросить, чертовски крупное, и она сама уже «некто» в глазах публики. Она – единственная, на кого падает хотя бы тень подозрения, единственная, чей арест и процесс будут поддерживать интерес.

– Но скажите, – это прервал самый молодой из репортеров, – я считаю довольно низким взваливать преступление на женщину, весьма вероятно невиновную, на даму, держать ее месяцы в тюрьме, подвергать суду за убийство. Допустим даже, что она будет оправдана, но клеймо будет на ней всю жизнь.

– Не будь чувствительным, сыночек, – спокойно сказал Бродрик. – Сентиментальность в этой игре – для побежденных. Когда поживете подольше, как мы все, то будете знать, что в девяти случаях из десяти самое простое решение загадки – самое верное. Больфем пил и в пьяном виде проявлял свой буйный характер. В лучшем случае, это было животное. Она должна была его ненавидеть. Стоит только взглянуть на нее. У нас все данные, что она его ненавидела и что ее приятельницы знали это. Два года назад она думала о разводе и отказалась от этого, боясь потерять свое положение в этой трущобе. Представьте ее себе. Она горда, как чёрт, и крепка, как гвоздь. В тот день, в клубе произошла безобразная сцена, он публично оскорбил ее. Она ее так тяжело восприняла, что не могла остаться. Бьюсь об заклад, она отравила свой лимонад и вовремя убрала его прочь. Она из таких, что обдумывают почти все. Да, почти все, конечно. Иначе она никогда бы не придумала наспех истории, что сама его выпила, у нее было бы наготове предположение, что его выпил один из соседей. Эту путаницу надо всё-таки доказать. Это только перст, слегка указывающий на нее. Что нам надо доказать и доказать быстро, это, что ее не было дома во время убийства.

– А вы бы хотели видеть ее на электрическом стуле, – пролепетал молодой Лоринг.

– Великий боже, нет. Нет ни малейшей опасности. Женщины такого сорта не попадают на электрический стул. Если даже ее присудят к небольшому сроку, я буду возглавлять петицию, чтобы ее освободили, хотя она не в моем вкусе, и я гонюсь только за хорошей статьей на первой странице.