Миссис Больфем

Всюду очень много говорилось об ее спокойствии, об ее больших серых глазах, любопытных, но не выразительных, о ее изворотливом уме, часто наносившем поражения своим инквизиторам, но свидетельствовавшем о ее ледяном темпераменте и холодном, обдуманном расчете.

Самый тупой из читателей проникался уверенностью, что он – настоящий детектив – и его непогрешимый инстинкт направлял его непосредственно к женщине, которая ненавидела своего убитого мужа и публично поссорилась с ним за несколько часов до его смерти.

Эпизод с изготовлением миссис Больфем стакана отрезвляющего лимонада для ее мужа, а также исчезновение и лимонада и стакана не обсуждались. Вероятно, эти блестящие молодые люди не хотели отклоняться от намеченного пути или не хотели возбуждать любопытства, которое нельзя было удовлетворить. Интервью заканчивалось безумно возбуждающими намеками на немедленные разоблачения.

Миссис Больфем роняла газеты на пол одну за другой. Когда она окончила чтение последней, ее дыхание мучительно замедлилось на несколько мгновений. Комната потемнела; ряды обнаженных угрожающих зубов пересекали ее, бесконечно размножаясь.

Но она была не из тех женщин, которые надолго поддаются чувству страха и замешательства. Во всем этом не было действительной опасности, и ее задевала только эта оскорбительная и невыносимо – вульгарная гласность. Как женщина, тонкий вкус которой был и врожденным и культивированным, она ощущала это безжалостное выбрасыванье в гущу человеческой толпы всего святого в ее личности почти так, как в добрые старые времена чувствовали себя на юге образованные метиски, когда их продавали с публичного торга. Она содрогнулась и стиснула зубы. Сейчас она хотела бы быть истеричной женщиной, которая находит облегчение в криках и истреблении обстановки.

Почему, о почему, судьба, руководившая им, не допустила Давида Больфема в тот знаменательный вечер войти домой, выпить лимонад и умереть прилично, безболезненно и бескровно – она отворачивалась в сторону, когда была принуждена проходить мимо тех кровавых пятен на дорожке из кирпича – умереть, как человек, чье утомленное сердце просто остановилось! Она бы побежала вниз в ту самую минуту, когда услыхала падение тела, убрала бы стакан, на случай появления на сцене Фриды, что было мало вероятно. Побежала бы за доктором, который живет рядом с Гифнингами, а тот послал бы за следователем. Оба несомненно признали бы смерть от болезни сердца. Это ошибка самой судьбы, но не ее.

Теперь она подумала, что ей надо было заготовить второй стакан лимонада и оставить недопитым на столе, так как могли вспомнить, что он должен был выпить успокаивающее питье немедленно по приходе домой; смешанные же напитки неизменно вызывают подозрения, в случае скоропостижной смерти. Но что все это значило теперь!

Она напрягала мысль, чтобы установить, кто был ее спутник в роще. Была ли это Фрида? Или ее соучастник, который прятался в доме, был наготове, чтобы выйти на дорогу позади дома. Но почему именно Фрида? Она знала яростную ненависть, наполнявшую сердце ее мужа со времени объявления войны, а также и то, что политические враги ненавидели его с возраставшей злобой, как они ненавидели всех сомневавшихся в праве и мощи Германии.

Но она была справедлива и умна и ни на минуту не могла вообразить Старого Голландца или любого из eгo семейства убивающими Давида Больфема за то, что он проклинал кайзера и пел Типперэри. Предположение было слишком вздорно, чтобы на нем стоило останавливаться.

Человек в роще мог быть или неудачливым политическим соперником, слишком дружившим с местной полицией, чтобы испугаться ареста, или какая-нибудь женщина из окрестностей Нью-Йорка, которая некоторое время могла надеяться, что он женится на ней.

Она могла бы поклясться, что крадущаяся фигура был мужчина, но женские платья теперь так узки и так облегают тело… да и в конце концов, разве она сама не была похожа на любого мужчину среднего роста?

Еще до двенадцати часов дом наполнился возмущенными и негодующими приятельницами. Коммек приехал из города, твердил, что это позор и что надо посоветоваться с Рошем, нельзя ли обвинить нью-йоркские газеты в диффамации. Он поедет в Добтон, чтобы переговорить с ним.

Все дамы занимались вязаньем, и наиболее равнодушной была миссис Больфем, хотя и задавала себе вопрос, останутся ли ее милые подруги на ланч.

В это время к подъезду с шумом подкатил автомобиль, и миссис Баттль высунулась из окна. – Клянусь вселенной, воскликнула она, – ведь это шериф из Добтона. Теперь, что вы думаете?

Миссис Больфем вдруг встала, а остальные дамы сидели с вязаньем в руках, как будто неожиданно застигнутые удушливыми газами, за исключением миссис Коммек, которая подбежала к невестке и своими пухлыми руками обхватила ее тонкую талию.

Миссис Больфем надменно откинулась назад.

– Я вовсе не испугалась, – сказала она своим нежным спокойным голосом, – я готова ко всему после этих газетных новостей, вот и всё.