Миссис Больфем

– О, это звучит довольно вульгарно, но я хочу написать роман, большой роман. Я задумала приблизиться к трагедии и заглянуть в тайны человеческой души. Если бы вы рассказали мне как и что вы чувствовали в каждый период «до и после», я догадываюсь, я почти уверена, что могла бы написать такую же значительную книгу, как «Преступление и наказание» Достоевского – конечно, не такую объемистую, – если мы учимся у других наций, то и сами кое-чему можем научить их. Вы, конечно, спросите, чего вы можете ожидать в ответ на опасную откровенность? Я не только не выдам вас, но обдумаю все, чтобы избежать подозрений, указывающих на вас. Я могу это сделать. Вы в безопасности, пока это связано с Алисой. Тайна страшно угнетает ее, и она боится, что совесть ее возмутится и заставит ее сказать. Особенно, если миссис Больфем не выдержит тюремной жизни, не говоря уже о возможном осуждении. Это, понятно, не значит, что возможность осуждения заставит ее говорить. Вы последнее лицо на земном шаре, которое она выдаст правосудию. Странно, что Вы самостоятельно не разобрались в этом.

– Не разобрался, в чем?

– О, я теряю терпение с мужчинами. Я никогда не разделяла пошлых понятий о сродстве душ. Вот Алиса, которая влюбила в себя половину мужчин в Парк-Роу. Даже строгий городской издатель начинает колебаться. Каким образом, вообще, мужчина мог пройти мимо такой западни, как Алиса Кромлей, и достаточно безрассудно заменить ее женщиной, настолько старой, чтобы быть ей матерью?

Он почти задыхался. – Что же вы хотите этим сказать?

– Миссис Больфем!

– Вы только что обвиняли меня в том, что я допустил ее до тюрьмы и заставил нести тяжесть моего преступления.

– Только как способ завладеть ею окончательно.

– Могу ли спросить, многие ли еще говорят, что я влюблен в свою клиентку?

– Ни одна душа, кроме разве самой Алисы. Кажется, она не пылает энтузиазмом к звезде Эльсинора. Moe намерение – культивировать широту ума, писатель как будто должен это делать. Таким образом, вы видите, насколько я серьезна. Неужели же вы не находите, что должны довериться мне? Известно, что нет на свете более надежного места для тайны, чем сердце журналиста.

– О, я питаю самое трогательное доверие к вашей честности и самый глубокий восторг перед вашей справедливостью и глубочайшую симпатию к честолюбивым стремлениям, столь естественным для лица, одаренного гениальными способностями. Я только хочу узнать, если я дам нужные вам информации, разрешите ли вы миссис Больфем остаться в тюрьме и выдержать во время процесса борьбу за свою жизнь?

– Вы, надеюсь, не смеетесь надо мной? Да, я позволю, так как знаю, что у нее девяносто девять шансов из ста выпутаться и что, если бы она была приговорена, вы сейчас же встали бы и сказали бы правду.

– А вы, действительно, думаете, что это дело моих рук? – Он стоял, раскачиваясь на каблуках и засунув руки в карманы. В его высокой и свободной фигуре, конечно, не было никакого напряжения, но свет от фонаря, проникая сквозь низкие ветви, бросал на его лицо тени, которые делали его бледным и таким угрюмо – притворным, как лицо немолодой актрисы на экране кино. Мисс Саре Остин он представлялся преступным человеком, склонным к надменности, а ее увеличивающееся раздражение исключало всякую жалость.

– Да, мистер Рош, я так думаю. По-моему, это единственное логичное объяснение.

– То есть логичное для романа.

– Я ведь не пишу детективных историй.

– Значит, что-то вроде повести?

– А, это допустимо. Большая повесть – это логическое воспроизведение жизни. Поступки вытекают из ваших свойств, действуют на них, они так же неизбежны, как присущие вам качества ума, красота, особенности и противоречия. Если вы поймете свои отличительные черты, Вы не можете ошибиться.

– Вы самая умная девочка, какую я когда-либо встречал, и поэтому я вполне убежден, что вы не нуждаетесь в такой случайной помощи, как исповедь убийцы. Вы сами все переработаете, и ваши построения будут убийственно правдивы. Гораздо лучше, чтобы вы сделали все сами. Вы упоминали, что я противоречив и в жизни и по своему характеру.

– Вы смеетесь надо мной. Тут нет ничего смешного.

– Видит бог, что нет. Но вы же не думаете, что я могу сразу приступить к исповеди, даже не имея и одного вечера на подготовку.

– Если вы не скажете, предупреждаю, я разузнаю все сама. И тогда помещу в своей газете. Для начала выведаю, действительно ли вы видели кого-нибудь в Бруклине в субботу вечером. Я сумею узнать имена всех, кого вы знаете в Бруклине.

– Это большое предприятие. Боюсь, что к этому времени процесс окончится.

– Я натравлю на процесс всю нашу стаю. Но если вы скажете мне правду, вы будете в полной безопасности.

– Литературная сторона вопроса могла бы повлиять на меня, если бы я не боялся, что могу быть обвинен в трусости моей прелестной шантажисткой.

– О, как вы смеете! Как… я вовсе не хочу обратить против вас ваш секрет, думаю, это ясно. Как вы смеете!