Миссис Больфем

– Униженно прошу прощения. Может быть, в виду того, что это столь новая и обольстительная разновидность, она заслуживает другого названия. Предполагаю, что ум юриста становится безнадежно автоматичным в своих выводах.

– О, прощайте.

Они подошли к воротам Кромлеев. Рош открыл их и вошел за ней следом. – Думаю, что и я тоже зайду к мисс Кромлей, – сказал он, – я так был занят, что целые дни ни с кем не видался, но сегодня я должен отдохнуть и не представляю себе более полного отдыха, как вечер в студии мисс Кромлей. Я вижу там свет, обойдемте кругом, чтобы не беспокоить миссис Кромлей.

26

Мисс Остин пробыла в студии только несколько минут. Она была смущена и сердита, и не один только Рош был предметом ее ярости. Она предавала анафеме также и себя и не только потому, что позволила своему литературному энтузиазму увлечь себя до такой степени, что она пустила в ход принуждение, а взамен выслушала обидные названия от специалиста по преступлениям, но главным образом за то, что говорила необдуманно и раскрыла свои карты. Ее намерение было завязать знакомство с этим несчастным и чрезвычайно тонко выпытать все, но он оказался глух, как к ее девичьим намекам узнать его лучше, так и к товарищескому приглашению встретиться как-нибудь вечером с некоторыми из журналисток, ведущих в своих газетах борьбу за его клиентку.

Четверть часа с ним наедине на тихих улицах Эльсинора – случайность, которая могла никогда не повториться, и она поддалась импульсу. Теперь, более, чем когда-либо, она была глубоко убеждена, что он убил Давида Больфема, но хотя у нее и не было намерения доносить на него, если бы даже, в результате упорной слежки, ей удалось найти доказательства, она считала очень разумным «держать его под постоянным подозрением»: нравственное беспокойство, причиняемое постоянной внешней угрозой, естественно должно было направить его к ней для совета и помощи. Подобно всем молодым, здоровым американским писательницам, она была неизлечимой оптимисткой и до настоящего времени еще совершенно не приобрела практической опытности нью-йоркского репортера. После нескольких минут отрывочного разговора, она заявила, что «должна бежать», и когда Алиса открыла дверь, мисс Остин обернулась к адвокату, который встал и стоял возле камина.

– Прощайте, мистер Рош, – любезно сказала она ему, – очень рада, что это вы защищаете бедную миссис Больфем. Я, знаете, никогда не верила в ее вину и имею полное основание надеяться, что недели через две мы все узнаем правду.

Рош вежливо поклонился, она не протянула ему руки.

– Вы избавили бы меня от лишних хлопот, а миссис Больфем от расходов. Желаю вам удачи.

Она сдвинула брови, а глаза ее потемнели, но только покачнувшись на своих каблучках, она с гордо поднятой головой выплыла из комнаты. Рош остался, так как было очевидно, что девушки хотели таинственно обменяться двумя-тремя словами. Алиса скоро вернулась. Ее лицо сияло, ее голова запрокинута была вверх, как бы затем, чтобы пить какой-то волшебный напиток, разлитый в воздухе. Это было ее первое свидание с Рошем после того, как он посвятил себя процессу, И вот, без ее просьбы, он зашел к ней так просто, как в прежнее время, когда приходил, утомленный работой. Ее деятельный ум, угнетенный в течение долгих недель, оживился с быстротой, которая переполнила ее беззаботностью, беспричинным счастьем. Может быть, близость к миссис Больфем несколько разочаровала его. Может быть, он сам раскрыл правду и презирает ее за хладнокровно придуманную ложь. Это так понятно при его преувеличенном идеализме. Еще не существовало на свете такой любви, которую нельзя было бы убить, погрешив против ничтожного предрассудка или оскорбив какую нибудь тайную причуду. Во всяком случае он был тут и с явным намерением пробыть с ней весь длинный вечер. Какое значение имело все другое?

Когда она вошла, он все еще смотрел на акварель, изображавшую уголок в западной части Эльсинорских лесов. Деревья были величественны и стары, зеленые тени перерезаны золотом скользящего солнечного луча, проникшего сквозь тяжелый навес ветвей. Каменистый ручей пересекал прогалину, а за ней только слегка угадывался бесконечный лес, пустынный и молчаливый. Рош узнал это место.

– Моя деревня – Ронселервиль – с другой стороны, – сказал он, обернувшись к Алисе с помолодевшим лицом. – На несколько минут мне снова стало четырнадцать лет. В прошлое лето мне только изредка удавалось вырваться туда на один день, чтобы побродить в лесах. Я хотел бы быть с вами, когда вы рисовали это.

Она сняла с крючка картинку и дала ему. – Позвольте мне подарить ее вам. Мне бы хотелось, чтобы вы повесили ее в одной из ваших комнат, – например над вашим столом – так, чтобы в минуту усталости или затруднения вы могли, обернувшись, отвлечь на миг свои мысли. Я уверена, что это не очень плохая замена оригинала. Она говорила со сдержанной настойчивостью и с полным отсутствием кокетства. Он протянул за картинкой обе руки.