Миссис Больфем

Прекрасно, если это было даже и так, ее восторженные приятельницы находились в полном неведении. Но были и другие настроения. Время шло, и она начинала чувствовать смиренную благодарность к своим друзьям. Даже Сэм Коммек, вероятно единственный, искренно любивший покойного, все еще пораженный и возмущенный, но заботливо направляемый своей женой, громогласно поддерживал веру в миссис Больфем и заявлял о своем намерении истратить свой последний пенни, чтобы привлечь суду истинного преступника. Предоставленный самому себе, он, без сомнения, со временем, стал бы разделять общую уверенность в ее вине, но его жена была членом великой армии домашних дипломатов. Она совсем не была убеждена в невиновности своей невестки, но решила, что семейный скандал не пойдет дальше процесса, если только значительное влияние мистера Коммек на своих сограждан сможет предупредить это, а долгая практика над не особенно сложным мыслительным аппаратом мистера Коммек дала возможность нажимать те ноты, какие были нужны. Мистер Коммек верил. И не только убедил многих из колеблющихся друзей, но и убеждал «обоими способами» наиболее заметных членов партии покойного Больфема. Большинство этих джентльменов были уверены, что миссис Больфем сделала это, – и склонялись употребить свое влияние против нее, хотя бы только, чтобы отклонить подозрение от себя – многие из них уже испытывали острое беспокойство.

Так обстояло дело в данную минуту. Больше всех миссис Больфем была глубоко и почти – хотя и не совсем – смиренно благодарна Дуайту Рошу. До сих пор ее свидания с ним были кратки. Потом он займется ею, но пока его время и внимание поглощали тысячи других обстоятельств «дела», которые создавали из него, знаменитый процесс. Он больше не вел себя, как влюбленный, но она ни на минуту не сомневалась в его личной преданности ей. После его совещания с двумя известными криминалистами, которым он мог довериться, было решено, что она должна отрицать in toto свидетельства Краус-Эппль и придерживаться своего первого рассказа. В конце концов, это было ee слово, слово дамы определенного положения в своей общине, дамы с безупречным характером, а против нее была грубая, немецкая служанка и ее друзья, все они кипели от ненависти к тем, кто открыто не сочувствовал делу их Faterland’a.

Он знал, что ему не будет трудно высмеять их на свидетельской скамье и решил обеспечить американский состав присяжных.

Спустя, приблизительно, три недели после ареста, на долю миссис Больфем выпал новый удар. Прислуга доктора Анны, Кесси, неожиданно припомнила, что недели за две до убийства миссис Больфем зашла к ним утром и, так как доктора не было дома, попросила разрешения зайти в комнату и оставить записку. Минуты две спустя, Кесси, с веником, вышла, чтобы подмести возле калитки и так как входная дверь не была закрыта, а на ней были мягкие туфли, то она шла бесшумно и, совершенно случайно взглянув в окно, увидала, что миссис Больфем стоит на стуле перед маленьким шкапчиком над камином и осторожно опускает какой-то пузырек между другими лекарствами. Она, понятно, хотела сказать своей хозяйке о таком странном поступке, но так как доктор Анна в то время возвращалась домой только перед самым сном и слишком усталая, чтобы разговаривать и даже обедать, Кесси решила подождать со своим открытием, а потом совсем забыла. Когда она вспомнила о случае под давлением всеобщего помешательства, она рассказала своей подруге, та рассказала своей, а эта еще кому-то, и таким образом, в должной постепенности, новость достигла слуха неутомимого мистера Бродрика. И вот тогда-то он преподнес публике рассказ о неизвестно куда исчезнувшем стакане лимонада и о всех обстоятельствах, относившихся к этому случаю.

Слова «быстро придуманное, невероятное объяснение миссис Больфем» в газете были напечатаны курсивом. Снова полиция «принялась за работу». Возвращенный пузырек был подвергнут анализу, и его зловещее содержимое оказалось чистой водой.

Каждую бутылочку в доме миссис Больфем тащили к химикам. Миссис Больфем мрачно и злобно смеялась над их грубыми усилиями, но знала, что вся история уменьшает ее шансы на оправдание. Чуть ли не единогласно все осуждали ее. Такая улика не будет допущена на суде – Рош позаботится об этом – но каждый из присяжных уже прочел это и каждый из них уже составил свое мнение. К некоторому ее удивлению, Рош не спрашивал объяснений, и ей казалось, что будет лучше, если она не станет их давать по собственному побуждению. Всем другим из своих друзей она изобразила это, как ложь, несомненно кем-то внушенную. Несмотря на то, что облака сгущались кругом нее, ее мужество возрастало. Вязанье успокоило ее нервы, и она могла в течение долгих часов предаваться одиноким думам. Ее друзья постоянно снабжали ее всеми литературными новинками, но по настроению ума ей более подходили книги о войне, которые она читала серьезно в первый раз в жизни, хотя и предпочитала работать, что позволяло ей думать.