Миссис Больфем

Фрида невозмутимо созналась в своем покушении шантажировать миссис Больфем, добавив (в вольном переводе), что так как она вовсе не хотела, чтобы ее хозяйку арестовали и осудили, то не видела причины, почему не воспользоваться обстоятельствами в свою пользу. Когда Крауса-отца спросили, советовал ли он Фриде требовать пятьсот долларов, как плату за молчание, он отверг обвинение с негодованием, но допускал, что во время разговора мог сказать, что женщина, убившая своего мужа, без сомнения охотно избавится от очевидца на таких легких условиях и что благочестивое намерение Фриды – и его также – было пожертвовать деньги, окропленные кровью, на Немецкий Красный Крест.

Конечно, все это было очень предосудительно, но плохо развитое чувство гражданственности и неуважение к закону еще не были достаточным доказательством, что из подобных сомнительных приемов вытекает склонность к убийству. Понятно, были и такие, кто без малейших колебаний, решительно утверждал, что-раз кто-либо может шантажировать, он может и убить. Но полиция уже привыкла к подобным умозаключениям обывателей и разбиралась лучше.

Их усилия были одинаково безрезультатны во всех направлениях. За усадьбой Больфемов был переулок. Авеню Эльсинор, в действительности, было самой восточной границей города, разраставшегося к юго-западу. В этом переулке жили двое или трое из более скромных эльсинорцев, и, спустя некоторое время, один старик, пошарив в своей памяти, припомнил, что как-будто – в тот вечер кто-то пускал в ход автомобиль, но в какое время это было, он не мог сказать. Всё-таки это было после половины седьмого, так как около этого времени он пришел домой, а шум он слышал как раз перед тем, как заснул. Это могло быть в любое время, после восьми или в девять. Точнее он не мог сказать, так как спит с закрытыми окнами и никогда не слышит боя городских часов. Его домик был как раз напротив того места, где второй нападающий, выбежав из рощи и усадьбы, мог пролезть через изгородь в переулок. Но между ночью убийства и днем, когда старик восстановил все в своей памяти, шли непрерывные, сильные дожди и не было возможности напасть на след убийцы по отпечаткам ног.

Полиция обыскала также весь дом Больфема сверху до низу в поисках револьвера, который арестованная, без сомнения, брала с собой в рощу. Они не пропустили ни сада, ни двора, ни фруктовых посадок, заглянули и во все колодцы по соседству. Даже пруд был прочищен. Но все старанья были только лишней потерей времени. Тогда они порешили, что миссис Больфем условилась встретиться с сообщником и что он унес оба револьвера. Но кто был соучастником и как мог он знать, в котором часу Больфем приблизится к собственным воротам? Легко было удостоверить, что в тот вечер миссис Больфем ни с кем не говорила по телефону, после того, как узнала от своего мужа то, что ей надо было знать. Как же она могла уведомить второго виновника преступления? Бедная полиция чувствовала себя так, будто кто-то привязал ее к обручу, который злая, маленькая девчонка гоняет по горке то вверх, то вниз. Все, кто был у Коммека, когда Больфем вызывал свою жену по телефону, ушли раньше его и представили алиби. Даже Коммек, обливавшийся, «кровавым потом» во время следствия, доказал свое алиби, так как, наконец, открыл, что швейцар его конторы видел, как он вошел и вышел в эту фатальную ночь. Вышла ли миссис Больфем вскоре после того, как доктор Анна привезла ее домой из клуба, чтобы найти своего соучастника по преступлению и спрятать его в роще? Если это так, почему она не осталась с ним, вместо того, чтобы возвращаться домой и снова пройти тот рискованный путь, на котором она почти столкнулась с молодым Краусом? А главное, кто был этот человек? Это был пункт, в котором полиция признавала себя бессильной, хотя все еще проявляла притворную деятельность.

Не то было с печатью. Почти ежедневно помещались беседы с выдающимися людьми общества, модными авторами, драматургами, сыщиками, озаглавленные: «Сделала ли это миссис Больфем? Что сделала она с револьвером? Возможно ли, что она раздвоилась? Могла ли она стрелять сразу из обоих револьверов? Будет ли она оправдана? Был ли это немецкий заговор? Если она виновна, хватит ли у нее благоразумия сознаться и признать, что это было умоисступление?» Что касается виновности обвиняемой, то мнение читателей колебалось, нередко под влиянием новостей с фронта: когда казалось, что немцы были перед сокрушающей победой, сомнения решительно сосредоточивались вокруг семейства Краусов и мисс Фриды Эппль, но когда убеждались снова, что борьба немцев – это затянувшаяся, но битая игра, все признаки подгонялись в пользу более интересной обвиняемой – миссис Больфем.