Миссис Больфем

– Я считаю, что, пока война не кончена, надо держаться подальше от Европы. Любая нация может быть втянута в это дело каждую минуту, и мы тоже. Последуйте лучше предостерегающим советам и осмотрите сначала Америку.

– Да, я могла бы осмотреть выставку в Калифорнии и пожить неделю в Гласье-Парк, а потом… у нас есть еще Йеллоустон и Большой Каньон – но все это займет только несколько месяцев. А там зима, о которой надо подумать. Я чувствую, что должна уехать надолго, на годы, по крайней мере.

– Вам было бы очень хорошо пожить в Южной Калифорнии.

– Я была бы слишком на виду в этих маленьких, модных местах. О деле телеграфировали по всей стране, и я видела ужасные изображения себя самой во многих западных газетах.

– Прекрасно, тогда вы можете спокойно жить в Нью-Йорке до конца войны. Нет лучшего места, чтобы спрятаться, если вы станете избегать театры и рестораны. В конце концов даже «знаменитые процессы» скоро забываются. Но я против отъезда в Европу до заключения мира. Всегда есть опасность наткнуться на мину или исступленную подводную лодку.

Она совсем похолодела и пристально рассматривала свои руки. Они были хороши по форме, но велики и казались кусками белого мрамора на ее черном платье. Он все еще стоял у окна, и его тон был безучастен. Она испытывала странное чувство ужаса, охватившее ее сердце. Но сейчас же ее губы сложились в вызывающую и презрительную гримасу. Неужели она была женщиной, воображающей, что влюбилась в мужчину в ту минуту, когда ей грозит опасность потерять его? Кроме того, бедняга, несомненно, устал и слишком поглощен процессом, чтобы оставалось времени еще и для настроений влюбленного. Только глупая, импульсивная женщина способна, в подобных условиях, стремиться разбудить уснувшую страсть. Когда она будет свободна и он тоже, его сердце автоматически вернется к прежнему, и он по прежнему пылко станет отстаивать свое право жениться на ней. Это в порядке вещей.

Она быстро встала.

– Позвольте вам показать эту карту, – сказала она, – это последняя. Летисия Баттль привезла ее два дня назад. Курите, прошу вас.

– Благодарю, но я должен идти наблюдать за нашими девицами. Да, это очень хорошая карта. Война – несомненно находка для вас. Всего лучшего. Держитесь в таком же бодром тоне. Всё идет отлично.

29

– Тише, тише, слушайте. Верховный Суд Штата Нью-Йорк, графства Брабант, открывает свою сессию. Все имеющие дело к Суду, могут выступить и сделать заявление, и о-н-и б-у-д-у-т в-ы-с-л-у-ш-а-н-ы.

Судебный глашатай пропел свою утреннюю песню в виде одного предложения, не переводя духа, и только последние слова были кое-как уловлены ушами смертных. Состав присяжных был оглашен. Первый свидетель уже стоял на возвышении свидетельского места и клялся предвечным божеством, что то, что он покажет перед Верховным Судом Штата Нью-Йорк, будет правда, полная правда и ничего, кроме правды…

Процесс миссис Больфем начался.

На выбор состава присяжных ушло три дня. Если Рош решил устранить немцев, то мистер Гор, окружный обвинитель, в равной степени питал отвращение ко всякому мужчине, который, находясь под влиянием своей жены, шел в суд, чтобы, ради спасения своей бессмертной души, оправдать миссис Больфем. Он также затаил подозрения о вероломной деятельности мистера Сэма Коммека и некоторых других граждан-патриотов, менее заинтересованных в торжестве справедливости, чем в охранении чести Эльсинора. Вследствие этого вопросы были не только необычайно испытующие, но оба – и окружный прокурор и защитник подсудимой – исчерпали все свои категорические требования об отводе.

Выборные, наполнявшие зал суда до самой решетки, были по большей части фермеры и торговцы, но было не мало и «видных жителей», включая сюда и коренных брабантцев и пришлых людей. Последние отвечали без колебаний, что с самого начала внимательно следили за процессом и составили себе непоколебимое мнение, потом уходили и бежали, чтобы попасть на поздний поезд, отходящий в Нью-Йорк. Люди, класса самой миссис Больфем, были бы охотно приняты Рошем, но, несмотря на их беззаботные заявления, что они слишком заняты, чтобы следить за процессом, или были не в состоянии прийти к какому-либо заключению, они решительно отводились окружным обвинителем. Они тоже уезжали в Нью-Йорк и возвращались к домашнему очагу как можно позднее.

Наконец, состав присяжных, после долгих и утомительных часов ссор и споров, был выбран из необычайно «простых людей». Все они были женаты, все от сорока до пятидесяти лет. Ни у одного из них, по-видимому, не оставалось иллюзий по отношению к полу, делившему с ним житейские невзгоды около четверти столетия. Немец или нет, он не чувствовал нисколько снисхождения к женщине, которая решилась сократить срок жизни мужчины. Но во всяком случае это были истые американцы, прямодушные, с хорошим старомодным идеалом справедливости, безотносительно к полу. Рош сомневался, мог ли Коммек или другие из «политиков», помощь которых он обеспечил, «направить» хотя бы одного из них, хотя суровые лица очень часто скрывают неподозреваемые уязвимые места.