Миссис Шекспир. Полное собрание сочинений

Тут я ничего определенно сказать вам не могу.

Но все-таки должна сказать, что, на мой взгляд, едва ли стал бы мистер Шекспир такую сказку городить при случайном совпаденье слов, зачем ему, и, стало быть, скорее те и были обстоятельства, как он мне описывал, и за те слова псалма он сам в ответе.

Любил играть словами, я, помнится, и раньше говорила. (Взять хоть бы главу пятнадцатую из второй части — уж что он там наворотил в своем сонете 145.)

И деньрожденье свое тоже шиворот-навыворот справлять любил. (Как вспомнит, что все мы тленны, так хитрый бес какой-то его и подмывает.)

И баловство его с 45-м псалмом, когда он провождал свой сорок пятый год, уж очень схоже с тем, как он баловал со мной, своей женой, когда справлял свое тридцатое деньрожденье в тот день, какой, сколько живу на свете, я не забуду, вот вам крест, и это — святая истинная правда.

Мой супруг.

Псалмопевец мистер Шекспир.

Все задом наперед, все шиворот-навыворот.

Глава двадцать вторая Как мне это понравилось [61]

Ну вот, друзья мои хорошие, а теперь пора мне вернуться к той постели.

Пора вернуться на те расшитые лебяжьи пуховики под тающими черными свечами.

Ведь мне осталось еще кое-что вам рассказать.

Я описала вам, с чего все началось, а надо ж еще описать, что было дальше.

Что делал он.

Что я делала.

Что он говорил.

Что говорила я.

И чем все заключилось.

Ведь что последовало за первым тем ненатуральным делом, было вовсе даже и не заключенье, не добавка.

В том, что последовало, был как раз самый главный смысл.

Никак не меньше.

Верно я говорю?

То-то.

Уж мне ль не знать, а?

А для меня смысл — главное, такой я человек.

И я уж постараюсь, мои хорошие, вам передать самую суть про этот смысл.

Хоть, врать не буду, смысл этот отчасти непостижен моему уму.

Это как пророк Даниил и то его видение овна и с козлом[62].

И было так: когда я, Даниил, увидел это видение и искал значения его, вот, стал передо мною как облик мужа (Даниил, 8, 15).

Да только ко мне-то небось ангел Гавриил с объяснениями не заявится, где уж, я на такое и не зарюсь.

Ну вот, и если даже кровать эта теперь служит хоть бы и в бардаке, она небось бы покраснела, случись ей заговорить и рассказать про все про то, чему мы на ней предавались.

Мой супруг мистер Шекспир ее назвал театром.

Аминь, я так скажу.

Вот именно что.

Кровать была наш с ним тайный, особенный театр, где вместе мы разыгрывали прихоти, фантазии и сны мистера Шекспира.

Ведь мистер Шекспир, вы помните, и без вина мог пьян напиться, такой уж человек. Мечтами, снами жил. И сам, как сон.

Ох, а я-то, я-то, я с дорогой душой все исполняла, что он на той постели мне только ни велел, охочая актерка.

Но всё мы вытворяли так, как мне это нравилось.

Даже и не вздумайте чего иного.

Мистер Шекспир — ну ни к чему меня не принуждал.

Всё мы с ним делали, как я хотела.

Ведь вдруг я поняла: мне нравилось, что нравилось ему.

Сообразила: хотела я того, что он хотел. Хотела? Нравилось?

Чего уж там, я наслаждалась.

Читатель, я обожала это все.

И у всех у наших тайных пьес был один бесподобный плотский конец.

Глава двадцать третья Наши пьесы

Бывало, я оденусь мальчиком, а мистер Шекспир натянет мою одежу.

Как мне нравилось ходить в камзоле и штанах ради ублажения моего супруга.

Как было весело копаться в складках своей собственной юбки, покуда его мужества не отыщу.

Как было весело смотреться в зеркало, пока мы этак наряжались и дурили.

Я ему помогала натягивать мои чулки.

А он за мной гонялся, меня шлепал, заставлял надевать его башмаки.

У мистера Шекспира были еще наряды, в окованном медью сундуке — под кроватью у него стоял.

Плащи, короны, парики, кинжалы, маски, всякое такое.

Бывало, мы их тоже брали.

Но редко.

Обыкновенно нам хватало одних слов, чтоб душу кидало в жар.

Слова-то какие были!

Его слова!

Пчелка глубже жалит, коль меду в жало наберет.

Мистер Шекспир начинал бормотать, уже когда черные свечи он зажигал.

А потом задернет он полог постели, и мира больше нет вокруг, и он все бормочет, он говорит, говорит, он все говорит, и мы разыгрываем его сны.

Раз уговорил меня, как будто кровать наша — очарованный, плывущий в море остров[63].

Я была дочь волшебника, который правил на этом острове.

Звали того волшебника Просперо.

Он звал меня Мирандой.

Сам мистер Шекспир был кто-то или что-то по прозванью Калибан.

И этот Калибан, он похотливый был, как зверь.

Потом пришлось мне изображать одну строптивицу, Кейт Слай[64] ее звали, а сам он был веронский господин, Петруччо, и к собственному удовольствию он ту строптивицу обратал.

Как — сами догадайтесь…

Потом я была герцогская дочь, и я сбежала из дворца и жила в лесу, под названием Арденский (матери мистера Шекспира ведь девичья фамилия Арден). И пришлось мне переодеться в мужское платье, чтоб было безопаснее в лесу, а мой супруг стал деревенской девушкой, и он в меня влюбился.

Тут все уж до того запуталось, что прямо жуть, и даже я не знаю, чем бы дело кончилось, если б не хер мистера Шекспира.