— Тот, кто вернул тебе смысл жизни, — улыбаясь, проговорил отец, — Я всегда знал, что твоя настоящая любовь только впереди.
Всё внутри меня дрогнуло. Я заглянула в глаза отцу, а затем посмотрела на Адама. Он, растянув губы в ухмылке, качал головой, сжимая губы в жёсткую черту.
— Я… — пробормотала я, мотнув головой, — Я обязательно познакомлю вас. Только позже. Он тот, кто мне нужен, папа. И, наверное, тот, кто нужен тебе. Богатый, успешный, амбициозный… Но что важнее всего для меня — он любим мною. И я рада, что ты дал клятву, хоть это и грех, потому что… Я буду вынуждена ослушаться тебя, если ты не сдержишь своё слово. Ведь, я больше не смогу без этого человека… Верь мне, отец, — я положила руки на его щёки, — Лучше его нет.
Папа поцеловал меня в лоб, сжимая мои прохладные ладони в своих.
— Просто будь счастлива, дочка, — он коснулся губами моего лба, — Будь счастлива, родная.
— А ты выздоравливай, хорошо?
— Хорошо, малышка, — он бодро улыбнулся мне.
Он обнял меня на прощание. На сердце моём было легко и спокойно.
Когда я вышла из папиной палаты, Адама уже не было. Я помнила о времени, помнила о том, что мы скоро встретимся и, не теряя не минуты больше, я отправилась в салон, а затем, за нарядом, ставшем для меня великолепным символом счастья и сказочных грёз…
Когда я была полностью готова, и подошла к зеркалу, то не узнала саму себя. Предо мной стояла красивая девушка — высокая, с прямой спиной, стройная, а главное — счастливая. Я надела потрясающее платье холодного, дорого оттенка серого — сталь. Приталенное платье с расклешённой стоячей юбкой, чуть ниже колена, собранной лёгкими, струящимися складками и закреплённой красным кожаным ремнём, на котором красовался большой бант, в виде цветка… Красные туфельки Jimmy Choo, казалось, были созданы для моей стопы… Я стала другой. Совсем лёгкой и изящной. Непревзойдённо счастливой и во всём успешной. Если бы меня увидели такой в монастыре, то…
Я избавилась от этой мысли, когда услышала сигнал автомобиля. Сердце истошно стучало во мне. Прибыл Адам. А значит, всё это не сон. Всё это — правда, всё не рассеется, как туман.
Его закрытая машина, что несвойственно для этого времени года — так как, в конце мая, все ездили в открытых машинах, уже припарковалась у подъездной дорожки нашего дома. Я хотела сделать шаг, но подумала о том, как бы продлить этот миг. Миг моего счастья. Ладони мои стали влажными. Я почувствовала холод гипсовых перил балкона, открывающего вид на весь район. Он вышел, улыбнулся, указал пальцами на Rolex на его руке, как бы говоря: «Пора!» Когда-то его кудри, теперь, уложенные в аккуратную причёску, вились и медью отливали на солнце. На глазах были чёрные очки, но улыбка осталась та. Его. Озорная, которая, порой, так не шла к его строгому костюму. «Странно», — подумала я, — «Он без цветов… А мне бы сейчас так подошли красные розы…» Ах, это такие пустяки! Я схватила с комода свою красную кожаную сумочку, ощутив кожей её тепло, я почувствовала, как спокойно и уверенно мне становится. Я спускалась вниз по лестнице, сказав пожилой Ким, что ужинать не буду.
— Я так и поняла, деточка, — ответила она, — Удачи тебе.
Я выпорхнула на улицу, сердце во мне ломилось. Адам осмотрел меня, протянул руку, чтобы приобнять меня за талию.
— Я не узнаю свою монашку, — шепнул он, — Не ожидал увидеть тебя в таком образе.
Я смущённо улыбнулась, ощущая горящий румянец на щеках и теплоту красной матовой помады на губах, которой давно, так редко красилась…
— Знаешь, когда ты погиб., — произнесла я, и собственная глупость и ужас произнесённого сжали мои лёгкие.
Я выдохнула, кладя руку ему на галстук.