Мистер Кон исследует "русский дух"

И здесь проявился второй лик нечаевщины. Первый мы знаем — это всепроникающая, всеопутывающая ложь. Но когда ложь находится под угрозой разоблачения, остается единственный способ помешать этому: насилие. Нечаев объявил Иванова предателем, которого надо убрать для безопасности "общества и дела". Убийство, по мысли Нечаева, должно было восстановить его пошатнувшийся авторитет, "сцементировать кровью" участников Народной расправы. 21 ноября 1869 г. Иванова заманили в грот в парке Академии, Нечаев попытался задушить его, а затем пристрелил из револьвера.

Итак, первым и, собственно говоря, единственным "делом", совершенным Нечаевым на основе "Катехизиса", было убийство революционера. Террор был применен не к аракчеевым, не к "извергам в блестящих мундирах, обрызганных народной кровью", как предрекал первый номер газеты "Народная расправа", а к члену самой организации.

После этого представитель "Всемирного союза" снова скрывается за границу. В январе 1870 г. он — в Женеве. Во втором номере "Народной расправы" он пытался объяснить свое появление за границей и убийство Иванова. Оказывается, он, Нечаев, был снова "пойман" царем, но, как и прежде, "бежал". Он продолжает клеветать на Иванова, утверждая, что убийство — результат "суровой логики истинных работников дела". Он издает несколько сумасбродных прокламаций к "городским мужичкам", к "благородному российскому дворянству", прибирает к своим рукам деньги из так называемого бахметьевского фонда, оставшиеся у дочери А. И. Герцена после смерти отца. Наконец, даже "апостолу всеобщего разрушения" — Бакунину, несмотря на все его симпатии "к разбойному миру", стало невмоготу от происков своего соратника. Бакунин разрывает с Нечаевым; Нечаев покидает Бакунина, прихватив заодно и компрометирующие последнего письма…

Между тем в России развертывались дальнейшие события. То, что посеял Нечаев, пожинала реакция. Без труда был раскрыт факт убийства Иванова. И вот царское правительство арестовывает около 300 человек, из которых 87 садятся на скамью подсудимых.

В действительности нечаевский процесс был первым опытом приобщения царизма к международной идеологической кампании против демократии, коммунизма, которая развернулась после подавления Парижской коммуны. До тех пор самодержавная Россия вносила свой вклад в дело международной реакции в виде голой силы, штыков. Но со времени "великих реформ" 1860-х гг. к голому насилию, которое всегда было и навсегда осталось для царизма главным способом борьбы, все чаще стала прибавляться организация клеветы. Отсталый царизм начинает учиться у "передовой" европейской буржуазии бороться с революцией путем дискредитации революционеров. Главная услуга, которую оказал Нечаев реакции, заключалась не только в том, что он фактически помог арестовать и физически "обезопасить" десяток-другой революционеров, но в том, что отныне его имя было объявлено реакционерами синонимом революции, демократии, коммунизма. Нечаев считал себя революционером, значит, любой революционер — "нечаевец". Он выступал от имени "Всемирного революционного союза", значит, он типичный представитель "Интернационалки", как именовала в те годы "Международное Товарищество Рабочих" русская реакционная печать. Он прибегал ко лжи и убийству, значит, таковы принципы социализма и коммунизма!

Правительство и его агенты постарались приковать внимание общественности к процессу и в этом вполне преуспели. Не успели сойти со страниц реакционной прессы сообщения о "злодействах" парижских коммунаров, как читатель уже знакомился с циркуляром французского министра иностранных дел Жюля Фавра от 6 июля, который извещал все правительства Европы (России в том числе) о том, что на их территории действует "агентура" Интернационала, и требовал, чтобы правительства после виденных ими в Париже уроков не остались бесстрастными свидетелями подготовки разрушения всех устоев "цивилизации". Минуло всего каких-нибудь две недели, и Россия уже читает правительственное сообщение "О заговоре к ниспровержению установленного в Государстве правительства" и предстоящем суде над "преступниками". Дабы привлечь "благодетельное внимание" публики к материалам процесса, Министерство юстиции специально предложило обеспечить "быстрое и подробное печатание отчетов заседаний". Александр II собственноручно наложил на докладе управляющего Министерством юстиции Эссена резолюцию: "Дай Бог"[84]. Подробнейший стенографический отчет о заседании Петербургской судебной палаты печатался в июле — августе 1871 г. (по сличении текста с "Правительственным вестником"), почти во всех газетах. "Нечаевское дело, естественно, составило главный предмет всех разговоров и толков на прошлой неделе, — свидетельствовала газета "Голос". — Все, от мала до велика, интересовались им… везде и повсюду мы увидели бы одни развернутые листы газет, которые с большею или меньшею жадностью пожирались глазами…"[85]