Мистер Скеффингтон

Как чучело зимы, смешон и жалок
Муж зрелый – он на перекрестье палок
Распялен; карнавал шумит… Но вот
Душа встряхнулась, и в ладоши бьет,
И – чу! – поет: мол, каждая прореха
Есть на пути самопознанья веха…
Вотще. … Презрев стихии временные,
Плыву к пределам вечной Византии[36]

.

Неужели непонятно, продолжала она мысль, подняв глаза от книги к своему отражению, что сия жена, пока еще просто зрелая, на головокружительной скорости приближается к этапу потребности в палках? И что, когда она этого этапа достигнет, вариантов у нее будет негусто: либо петь, либо смешить карнавальную толпу. Второе – недостойно. Капитуляция немыслима. Остается петь. Но о чем? Фанни не знала. Вот он, худший из минусов недостатка эрудиции: когда шутки отметаются в сторону, недоучка не может, подобно «мужу зрелому», утешаться процессом самопознания. Фанни придется понизить планку. Пересесть для пения на веточку поближе к земле. «Муж зрелый» поплыл в Византию; Фанни удалится в Стокс. Там, созерцаемая одними овцами и опираясь на руку Мюриэль Хислуп (должна ведь Мюриэль Хислуп протянуть ей руку?), Фанни предстоит ощупью (на то и палка!) искать достойное занятие на отведенный ей срок, чтобы по крайней мере не краснеть перед смертью. Это очень нежелательно: краснеть на смертном одре, – но неизбежно, если Фанни продолжит свой ленивый дрейф, если не изменит подход к жизни кардинальным образом. Вместо того чтобы пожинать удовольствия и требовать новых, она отныне обязана выплачивать долги: рассчитаться хотя бы за то, что появилась на свет и многие годы провела в счастье и довольстве. О, сколько ей было отпущено щедрот, а она принимала их как должное. Пусть при ней нет Джима и некому растолковать, чем именно прекрасны такие общепризнанные образчики культурного наследия, как, скажем, Вестминстерское аббатство или Шекспир, Фанни уж точно и сама способна каждое утро бить в ладоши: мол, хвала судьбе за то, что сквозь стихии временные доставила ее в новый день. Дни ведь тоже большая ценность (а при правильном настрое – даже дни предзакатные, ибо и они сочтены)…

– Мистер Понтифридд звонил, миледи, – прервала своим вторжением ход мыслей Фанни Мэнби. – Просил передать вашей светлости, что хотел бы побеседовать с вашей светлостью в малой гостиной.

– В малой гостиной? – эхом отозвалась Фанни и удивленно обернулась. – Интересно, почему именно там…

У Мэнби на этот счет версий не было, вот она и перевела речь на ванну – готовить ее или нет?

– Готовь. И скажи Сомсу, чтобы чай подал туда, – распорядилась Фанни и пояснила, заметив, как вытянулось лицо горничной: – Я имею в виду малую гостиную. Ах, Мэнби, благослови тебя Господь!

Фанни улыбнулась и, один за другим отколов локоны, аккуратно разложила их на туалетном столике, с тем чтобы Мэнби их вымыла.

* * *

Между тем было уже почти четыре часа. Джордж всегда отличался пунктуальностью; значит, если Фанни хотела отдохнуть после ванны, ей следовало поторопиться.

Как странно, что он специально звонил насчет малой гостиной. И эта его настойчивость, и просьба, чтобы Фанни непременно была одна. Ниггз, разумеется, усмотрит в его визите мотивы самые дурные. Фанни подозревала, что у Джорджа имеется собственный план насчет ее дня рождения. Действует он, конечно, из лучших побуждений – но зачем ему понадобилось говорить с Фанни с глазу на глаз?

– Мисс Картрайт передала вашей светлости это письмо, – сказала Мэнби, когда Фанни прошла из ванной в спальню.

Письмо было не от Мюриэль, а от Майлза. Он благодарил за чек, уверял, что деньги пойдут самым бедным семействам, и с сожалением уведомлял, что его сестра не сможет отобедать с Фанни, кратко пояснив: «Потому что приемы и обеды для нее неприемлемы».

– Вот, значит, как, – произнесла Фанни, отложив письмо.

В Стоксе она будет одна, без Мюриэль, без поддержки. В очередной раз ей придется справляться самой и рассчитывать только на свои силы.

Глубокомысленно глядя на Мэнби, Фанни припомнила: именно в Стоксе, во время ее выздоровления, ей впервые явился Джоб; с тех пор преследование и началось.

– Получается, в день рождения со мной не будет никого, кроме мистера Скеффингтона, – вслух подытожила Фанни.

Ремарка эта буквально пробила спокойное достоинство Мэнби; она едва на ногах устояла, в чем позднее и призналась мисс Картрайт.

* * *

Итак, вскоре после того, как пробило пять, из спальни вышла Фанни глубокомысленная, Фанни, склонная считать, что судьба проявляет к ней незаслуженную жестокость. Однако, едва вступив в коридорчик между спальней и малой гостиной, Фанни забыла и о судьбе, и о жестокости, ибо что-то изменилось в доме – похоже, сам его дух. Неуловимая, но явная перемена сказалась буквально во всем.

Фанни застыла, склонив голову набок, и прислушалась.