Мистер Скеффингтон

Он намеренно повторял ее имя (которое в былые времена не каждый день дерзал выдохнуть); он испытывал удовлетворение от того, что имя Фанни произносит теперь совершенно спокойно, ибо они поменялись ролями, ибо игра приняла совсем другой оборот. Он едва удерживался, чтобы не поздравлять себя всякий раз, когда очередной фонарь выхватывал на мгновение из мрака лицо Фанни (это ведь так по-человечески – торжествовать подобные победы). Исчезла интрига с возрастом Фанни; раньше Хислуп представления не имел, насколько она старше его, а теперь разница стала очевидна. Она прямо-таки била в глаза, трубила: «Ты, Майзл Хислуп, только вступаешь в лучшую для мужчины пору, а Фанни стоит на пороге поры, худшей для женщины. К тому же разница в общественном положении…» Сам Хислуп осознанно превратил себя в орудие Господней благодати, а Фанни… нет, он не произнесет рокового слова, он обойдется более расплывчатой формулировкой: Фанни превратилась в существо, которое крайне нуждается в прощении. И если, Господней милостью, именно он, Хислуп, избран стать тем, кто смирит жену сию, коя некогда славилась телесной красотой; если, его стараниями, она припадет к престолу прощения – это будет, несомненно, замечательнейший момент во всей его карьере.

* * *

Однако пока Хислуп мог лишь с неудовольствием наблюдать, что Фанни очень, очень далека до смирения. Она взглянула на него и улыбнулась, услышав насчет детской в Господнем чертоге, – просто улыбнулась, ничего не сказав. Так улыбаются те, кто делает пожертвования; впрочем, в данном случае Хислуп не поручился бы. Выходит, Фанни до сих пор не уяснила разницы в статусах? Похоже на то. Победительная самоуверенность говорит, что Фанни, как и прежде, считает его, Хислупа, рабом своей красоты. Как странно! Ладно еще, когда тщеславие сопровождает красоту: его можно извинить, особенно если красота столь удивительна, – ну или по крайней мере такое тщеславие объяснимо. Непонятно другое – почему тщеславие не уходит вслед за красотой? Бедная женщина: осталась без балласта, стареет пугающими темпами. Хислупа охватила жалость: несчастная Фанни даже улыбнуться теперь не может без того, чтобы не предстать безнадежной старухой. Впрочем, несмотря на жалость, Хислуп должен нынче же вечером объяснить Фанни истинное положение дел. Сначала он поблагодарит ее – торжественно, сдержанно, но от всего сердца – за то, что много лет назад выпустила его из постыдного плена. Само упоминание о постыдности, само акцентирование радости избавления, конечно же, расставит все по местам, мнилось Хислупу.

– Сбавь-ка шаг, – сказала Фанни, ибо Хислуп, возбужденный воспоминаниями, бессознательно ускорился.

– Да, конечно. Извини, – сказал он, замедляясь и досадуя, что Фанни практически отдала команду.

Это в ней говорит гордыня былой красоты, подумал Хислуп в приступе столь понятного любому человеку негодования. В прежние дни Фанни командовала им напропалую, он же подчинялся с унизительной готовностью. Но эти дни давно позади, а что до Фанни, ей в ее положении следовало бы по крайней мере выучить слово «пожалуйста».

– Я забыл, Фанни, что ты уже не так быстра и ловка, как прежде, – сказал в отместку Хислуп.

Но Фанни не обиделась, а лишь снова улыбнулась.

– Увы, Майлз, это правда. Мне теперь многое недоступно, но кое-чему я могу предаваться даже с бо́льшим рвением, чем раньше. Я говорю о радости при виде тебя, мой бесценный Майлз.

«Бесценный». Очередное изъявление нежности, очередное свидетельство, что Фанни счастлива от их встречи больше, чем когда бы то ни было.

Хислуп счел за лучшее пропустить «бесценного» мимо ушей – всегда мудрее и безопаснее притвориться, что не слышишь, не замечаешь, знать не знаешь. Он доходчиво объяснил Фанни, что дал обет безбрачия и ведет богоугодную жизнь, которая подразумевает воздержание от земных удовольствий и даже аскезу; что слуг он не держит и что дом его ведет сестра, также давшая обет безбрачия (пожалуй, это было излишне, думалось порой Хислупу при взгляде на сестру).

– Я говорю о своей родной сестре, – пояснил он. – Хотя и ты мне тоже сестра, Фанни.

– Правда? Как это хорошо, – ответила Фанни. – Отношения между братом и сестрой такие удобные. Они подразумевают дружбу, не в пример нашим прежним отношениям того периода, когда… – тут Фанни нахмурилась, – когда твои посещения Чарлз-стрит отличались регулярностью.

Про себя она подумала: возможно, Майлз, на правах брата, пригодится ей в деле с Джобом. Он ведь священник: придет на Чарлз-стрит и сразит назойливый призрак одной силой веры.

– У меня их много, – чуть не вздохнул Майлз, но вовремя спохватился.

– Кого у тебя много?

– Сестер.

– Родители были плодовиты?

– Каждая женщина, которая бедна и угнетена нуждою, моя сестра, – ледяным тоном ответил Хислуп. Его покоробило слово «плодовиты» применительно к своим родителям, хотя он сам призывал плодиться и размножаться ту часть своей паствы, что состояла в браке.