Мистер Скеффингтон

– Что это за район? – осведомилась Фанни, выбравшись наконец-то из автомобиля, но продолжая балансировать на подножке, и огляделась по сторонам.

Огромных усилий стоило шоферу произнести «Бетнал-Грин» так, чтобы вышло учтиво.

– Бетнал-Грин? – переспросила Фанни, снова озираясь (вопли клаксонов стали истеричными). – Вы, Гриффитс, поезжайте вперед (словно у шофера был выбор), и ждите меня во-он там.

И Фанни шагнула прямо в толпу (Мэнби следовала за ней по пятам) с таким видом, словно перед ней толпа непременно должна расступиться (что, впрочем, толпа и сделала, впечатленная именно этой уверенностью).

* * *

Майлз наблюдал за ней (отвлекся от проповеди, когда завопили клаксоны): видел, как выбралась из автомобиля знакомая фигура и как целое мгновение доминировала над толпой, стоя на подножке.

Фанни. Она вернулась. Немало времени и боли потребовалось Майлзу, чтобы осознать, сколь многим он обязан этой женщине… да буквально всем обязан. О да, он понял – притом с благодарностью, – что сделала для него Фанни, разбив ему сердце. Священник, одержимый женщиной, которая ему не жена, Майлз был самым жалким из земных созданий; Фанни с ним порвала – и тем исцелила, вывела на дорогу, где он обрел, отшлифовал свой особенный дар – власть над массами. Как ни странно, именно Фанни явилась той самой причиной, по которой Майлз сумел целиком и полностью посвятить себя Господу. Хорошо, что она здесь: теперь Майзл скажет ей «спасибо», – и хорошо, что в сердце не осталось ни намека на прежние чувства. Майлз без трепета наблюдал за приближением Фанни; он настолько отстранен, что, наблюдая, продолжал свою вдохновенную проповедь.

Это приближалась его сестра: сильно изменившаяся и, увы, судя по лицу, многогрешная. Что ж, тем лучше: лучше, что она нуждается в помощи. Ему ли привыкать – ему, имеющему дело с паствой дурной, а не праведной? Как Фанни спасла его тем, что прогнала, так и он спасет ее сейчас, отплатит за добро. Он станет представителем ее души в одиннадцатый час[19], который, судя по тому, как она постарела, уже не за горами.

Нежданное появление Фанни вдохновило Хислупа. Он сам чувствовал, что никогда еще не был столь убедителен. Продолжая проповедь, он мысленно молился, чтобы хоть отдельные его слова оросили верой потайные и, вне всякого сомнения, иссушенные впадины ее души. И впрямь Фанни слушала очень внимательно. Майлз говорил о чудесных вещах, и Фанни, которая подошла достаточно близко, чтобы улавливать каждое слово, получала истинное удовольствие и радовалась успеху Майлза. Вдобавок она теперь как следует его рассмотрела и нашла, что он стал очень недурен. Худоба ему к лицу, а внутренний пламень, пожирающий его, определенно только на пользу, думала Фанни.

Она смотрела и слушала с нарастающим интересом. Десять лет назад Майлз был этаким толстячком (именно толстячком, а не толстяком), и когда сидел молча, когда своим рвавшим за душу голосом не говорил «Фанни» или что-нибудь в этом роде, она положительно не знала, привлекателен он или нет. Ужас как несправедливо, что пустяки вроде упитанности ставят любовника в столь невыгодное положение, однако это так, а в случае с Майлзом (чей истинный дар заключается в дивном голосе и, как теперь ясно, во владении словом) восторженная немота в совокупности с упитанностью были катастрофичны. Фанни искренне радовалась, что постничество подъело лишний жирок и что Майлз преодолел восторженную немоту, преодолел многие вещи и вот проповедует, торжествующий, вдохновенный, со стула. А кто помог ему взобраться на этот стул? Конечно, она, Фанни, это же очевидно.

Бывшие возлюбленные перед ней в большом долгу, развивала Фанни свою мысль, гордясь почти по-матерински потоками красноречия, что изливались со стула. Каждый в свое время, уходя из ее жизни, задел струны ее души, оставил неуютное ощущение, что Фанни проявила жестокость, но, по сути, для каждого из ее мужчин разрыв знаменовал начало нового счастья. Взять Джима: как славно он устроился со своей Одри, – или Майлза. Повинуясь импульсу, Фанни вырвала листок из записной книжки и нацарапала:

«Майлз, ты великолепен. Мы должны увидеться. Можно, я разделю с тобой вечернюю трапезу, когда ты закончишь чудотворствовать? Где ты ужинаешь?

Фанни».

Записку, заодно с шиллингом, она протянула мальчугану, что случился поблизости, и попросила передать ее как-нибудь мистеру Хислупу.

– Отцу «’Ислопу? – уточнил мальчик.

– Полагаю, да, – сказала Фанни.

– Который на стуле стоит?

– Вот именно.