Мистерии доктора Гора и другое…

Зарплату сулили неплохую — до 300 рублей в месяц. А главное — возникала какая-то перспектива. И 9 сентября 80-го года Чернов, облаченный в выданную ему спецодежду, уже стоял у распахнутых дверей грузового трюма на судне, привезшем из ГДР замороженные свиные туши, которые предстояло перегрузить в железнодорожный вагон. Бригада разделилась — четверо, спустившись в трюм судна, укладывали в капроновый трал девяностокилограммовые туши, подъемный кран переносил груз в вагон, где Чернов и его напарник крючьями растаскивали их и укладывали — сначала на пол вагона, а затем слоями, друг на друга.

К исходу второго часа работы Чернов почувствовал усталость. А когда вагон был наполовину полон, у него уже плыли перед глазами радужные круги. Ноги стали тяжелыми, будто обвешанные пудовыми гирями. Он с трудом отошел от трала, принесшего очередную махину груза, прислонился к стене вагона. И почти сразу услышал бригадира, орущего ему сверху:

— Слышь, ты, молодой! Деньги приехал зарабатывать? Работай, черт тебя дери!

Кто-то из ребят сжалился над новичком — принес ему стакан холодной воды. Передохнув минуту, он зацепил крюком очередную тушу. Наконец, вагон вроде бы стал полон. Тыльной стороной рукавицы Чернов размазал пот и грязь по лицу, присел на оставленную кем-то рядом, неподалеку, грузовую тележку. Неожиданно раздался голос напарника:

— Эй, держи тушу за ногу!

Пришлось снова подняться, превозмогая дикую, налившую ноги чугуном, усталость. Сам напарник взялся за другую половину туши, и, раскачав, они забросили ее вглубь вагона — поверх остальных. Грузчики, успевшие закончить работу получасом раньше, собрались рядом и весело подбадривали:

— Валяй, кидай дальше, больше заработаешь!

Кончался первый день работы Чернова в порту.

Наступал новый этап его жизни.

* * *

Прошло три месяца. Чернов окреп, работать стало легче, смены завершались вроде бы быстрее. Но зато каждую ночь, едва он закрывал глаза, ему мерещились пароходы, стоящие под разгрузкой, кран, туши… потерявшие человеческий облик лица грузчиков, их огромные ручищи, покрытые несмываемой грязью, оскаленные рты, исторгающие запах алкогольного перегара. «Выдержу ли я эти два года?» — все чаще задавал он себе вопрос.

Однажды, во время перекура, Чернов обратился к одному из грузчиков, с которым у него вроде бы установились если не дружеские, то вполне доверительные отношения:

— Ну, ладно, отмучаюсь я положенный срок… Но начальство ведь не обманет, даст характеристику для загранплавания?

— Ты что, с ума сошел, парень? — рассмеялся собеседник.

— На моей памяти никто еще отсюда не ушел с хорошей характеристикой. Никто. Ты же видишь, как мы работаем. Люди зверьми становятся. Или калеками…

Он был прав. Только за то время, что Чернов успел здесь отработать, и только на его глазах произошло восемь несчастных случаев. Два из них закончились гибелью такелажников. Чего же удивляться, если люди, отработав смену в диких условиях, теряли человеческий облик — напивались до одурения, устраивали дебоши, обычно кончавшиеся отделением милиции. А то и тюрьмой.

Чернов:

— Прошло еще пару месяцев. Однажды к нам в бригаду направили четырех новичков, только что прибывших из разных концов России. Все они приехали сюда с теми же намерениями, что были у меня — рассчитывали попасть в море. На следующий день я и мой напарник Толя Лазарев разгружали вагон с цементом. Новички работали с нами. Мы вытаскивали из вагона мешки, при малейшем к ним прикосновении рассеивающие вокруг себя облака едкой пыли, укладывали их на поддон, который переносился краном в трюмы парохода, направлявшегося, как помню, на Кубу.

В каждом вагоне было 1800 мешков, в каждом мешке — 50 килограммов цемента. Обливаясь потом, мы вытаскивали их наружу. Цементная пыль забивала рот, ноздри, — выданные нам респираторы были неисправны, после первых же минут работы мы отбросили их в сторону. Свою половину вагона мы кончили раньше новичков и, жадно глотая воздух, вылезли на платформу.

Неожиданно работа в вагоне прекратилась. Заглянув вовнутрь, мы увидели одного из ребят корчившимся на пыльных мешках. Его рвало, его буквально выворачивало наизнанку. Мы вытащили парнишку из вагона, усадили на пирсе. Когда он пришел в себя, мы оставили его и снова вошли в вагон, чтобы помочь оставшимся завершить разгрузку. А к вечеру, вернувшись в общежитие, я сел за столик и, почти не задумываясь, написал заявление об увольнении.

В отделе кадров, куда я принес его, пришлось ждать — впереди было несколько человек, составлявших недлинную очередь — минут, может быть, на двадцать. Стульев свободных, однако, не было, и я присел на край стола, стоявшего в приемной недалеко от входной двери. И впервые обратил внимание на его поверхность: она была буквально испещрена надписями, нанесенными чернилами и даже вырезанными перочинным ножом. Смысл этой графики сводился, примерно, к следующему: «Ребята, не будьте дураками, бегите отсюда!»

Ну почему, почему я не обратил внимания на этот стол в тот день, когда пришел наниматься на работу в порт?..

Первый рейс