Мистерии доктора Гора и другое…

Только что, казалось Володьке, он здоровался с доктором и выслушивал, не все понимая в английской скороговорке, произносимые нарочито бодрым голосом приветствия. Ну, конечно же, только что он заходил в эту комнату. А где же тогда вся неделя? Где она? В следующий визит все в точности повторялось. И в следующий…

Он стал ловить себя на том же ощущении, когда с зажмуренными, еще полными сна глазами, на ощупь пробивался утром к двери, ведущей в уборную… и чуть позже, когда разбивал о край сковородки скорлупу крупных желтоватых яиц: казалось, только сейчас он, не отходя от плиты, съел ставшую его постоянным утренним блюдом глазунью и запил ее некрепким чаем. Вот только сейчас…

В эти дни вышла книга, на титульном листе которой в хитроумном коллаже, выполненном известным в русском зарубежье иллюстратором, была помещена его фотография. Володька ждал этого дня почти как начала новой, еще одной, подаренной ему жизни. Появлению книги предшествовала публикация в Нью-Йорке — почти полный текст повести о нем был помещен в нескольких номерах выходящей там русской газеты. А теперь вот — книга.

Прижимая томик к груди, он охотно фотографировался со стоящим рядышком автором в коридоре больницы, где он в эти дни проходил дополнительный курс облучения. Книга означала еще и возможность написания по ней сценария фильма, при постановке которого ему непременно отводилась бы главная роль — сыграть самого себя. Эпизоды, сыгранные им в порнофильме, вселяли теперь в Володьку уверенность, что себя-то он сыграет лучше любого актера…

Умирал Рачихин мучительно. Он задыхался — легких в нем почти не осталось, и каждый раз, отводя ото рта раструб, которым заканчивалась прозрачная трубка, идущая от кислородного баллона, он раскатисто отхаркивал в бумажные полотенца обрывки еще недавно живой плоти и потом, покрытый крупными каплями пота, подолгу лежал с закрытыми глазами.

Посетители, которые в эти, последние часы Беглого, приходили к нему по многу раз в день, смущаясь отводили взгляды, стараясь не видеть агонии недавно еще такого крепкого и красивого тела, превращавшегося в обтянутую бледной пергаментной кожей мумию. Только глаза продолжали жить на его лице — независимо от всего остального: они требовательно ловили взгляд собеседника и с удивительной силой подолгу в упор смотрели в его зрачки, будто проникая внутрь, узнавая мысли и устанавливая с ним немую, но очень прочную связь.

«Куколка его зовет — он задыхается, как она тогда под водой…» — шептались в коридоре подруги приятелей, навещающих Беглого. Скорее — бывших приятелей, наверное, еще потому, что не только личные дружбы, но, вообще, связи, удерживавшие их вместе в, казалось, крепко сколоченной компании, с болезнью Володьки начали слабеть и вскоре почти полностью распались.

Несколько раз его увозили на новые и странные процедуры: там, в госпитале, Володьку помещали в металлический, окутанный множеством трубок, цилиндр, закрывали его и накачивали в цилиндр смесь каких-то газов.

После одной из таких поездок обратно Беглого не привезли.

* * *

Хоронили Рачихина на совсем новом кладбище, где и могил-то почти еще не было; в разных концах сравнительно небольшой площадки, задрав к небу железные руки, стояли какие-то механизмы — то ли для рытья ям, то ли для опускания в них гробов с усопшими.

Что запомнят пришедшие сюда, чтобы проститься с Беглым? Наверное, то, как в церкви, перед отпеванием, кто-то подробно, с рисунками, объяснял дорогу до этой окраины города. И потом, когда шла служба, вспомнится, наверное, им суетливо перебегающий в разных направлениях церковь некто — небольшого росточка, в пузырящихся на коленях парусиновых штанах. В его руках то и дело вспыхивал резкий свет дешевого фотографического аппарата, но никто почему-то не отогнал его в сторону — даже когда, сразу после отпевания, он, из-за плеча целующей лоб Рачихина Жени, прицеливался, ловя в видоискатель крупный план лица усопшего.

Еще запомнят они, наверное, как гроб с телом Беглого сносили вниз — той же лестницей, по которой недавно его, живого, спускали в коляске друзья… И как двое полицейских, раздав черные бумажные знаки, облегчающие участникам похоронной процессии проезд по городу, оседлали мотоциклы — один впереди колонны, другой в конце, — чтобы сопровождать ее движение по городу до самого кладбища.

Автомобилей в процессии оказалось неожиданно много — приехали и те, кто едва знал Беглого, но почему-то сочли правильным быть сегодня здесь.

Могила Рачихина была уже готова к тому, чтобы принять его. Сбоку от нее распласталась цементная глыба, которая сейчас должна была стать его последней в этом мире крышей. Когда ее сдвигали на яму, принявшую уже гроб с телом Володьки, высоко в небе, до того совершенно пустынном и безмолвном, раздалось едва слышное жужжание: задрав голову, можно было видеть там кажущийся совсем крохотным самолет, почему-то совершавший высоко-высоко над кладбищем круг за кругом.

Потом, нарисовав в небе последнюю петлю, он взял курс куда-то на юг, в сторону Мексики, и вскоре совсем исчез из виду.

Октябрь 1993