Мистерии доктора Гора и другое…

…и другие

Выбор

Рассказ моряка

Биографическая справка

Чернов Михаил, 1955 года рождения, русский, член ВЛКСМ, образование среднетехническое, с 1982 года — моряк Калининградской рыболовной флотилии. 28 января 1986 года попросил политического убежища в американском посольстве в Перу.

Пролог

День уходил. Вдоль улиц, обрывавшихся почти у самой полосы берега, стали зажигаться первые фонари. Убогие вывески голубым и розовым свечением неона обозначили пивной бар, булочную и чуть дальше — ресторан… А с противоположной стороны, от моря, вдруг задул сырой, порывистый ветер. Невысокие волны, через точно отмеренные промежутки времени, окатывали прибрежную гальку, с каждым разом все ближе и ближе подбираясь к слегка изогнутой по своей высоте стене парапета, отделявшего набережную от открытого моря.

Багровый диск солнца, казалось, падал в море, обозначив собою границу приблизившегося горизонта. Смотреть на него можно было почти не щурясь.

— Занятно, — размышлял Чернов, прислонившись к высокой спинке деревянной скамьи, словно забытой на самом неподходящем для нее месте — у подъезда к заброшенному складскому помещению, возле почти истлевших деревянных ящиков и прочего хлама.

— Вот он какой, латвийский город Лиепая… Гостиницы забиты, мест нет. Да и были бы — толку что, когда в кармане копейки.

Еще одна папироса сломалась в его руках.

— Друг, угости покурить! — Чернов оглянулся. Перед ним стоял пожилой мужчина. Казалось, он не был похож на русского. Его живот громоздко вываливался из поношенных парусиновых брюк, маленькие бесцветные глазки почти безразлично осматривали внушительную фигуру Чернова, брошенный им у ног рюкзачок.

Легкий акцент действительно выдавал в нем прибалта. В то же время склад его речи удивительным образом повторял слегка приблатненный уличный говорок горожанина средней полосы России: вероятно, сказывался в этом некороткий опыт, если не лагерной жизни, то высылки — судьбы, постигшей в свое время немало его земляков. Чернов протянул ему пачку. Незнакомец толстыми пальцами, как можно аккуратнее, вытащил из нее одну за другой две папиросы.

— Про запас, — пояснил он, как нечто само собой разумеющееся, и тут же спросил: — Ты что, приезжий?

— Ну да… вот, приехал… ночевать пока негде…

— А чего приехал-то — работать, что ли?

— Да. На пароход хочу попасть.

— Хм… здесь ты, парень, вряд ли устроишься. Гляди, одни военные суда вокруг. Есть, правда, и рыболовецкие — колхозные они. Только ты, похоже, не о них думаешь. Тебе, браток, надо в Калининград пробираться, бывший Кенигсберг — вот там есть гражданское пароходство, может, там устроишься…

— Может, и устроюсь — да как туда добраться-то?

— Э… здесь я тебе, кажется, подскажу. Я работаю в цирке. Одна из наших трупп через месяц едет в Калининград. Им, вроде, нужен униформист. Валяй, поступай к нам. А попадешь в Калининград — уволишься, и дуй в свое море, коли так решил…

* * *

Здесь, собственно, и начинается сама история. История профессионального советского моряка, который несколько лет проплавал на промысловых судах, бороздящих под красным флагом международные воды. Это не были военные корабли. Однако, будучи приписаны к торговому или промысловому флоту, они не ограничивались ловлей тунца или перевозкой грузов. Были у этих кораблей и другие функции… Но об этом потом.

Для нас же рассказ Чернова интересен не только неординарной судьбой его героя: на фоне перипетий его жизни отчетливо вырисовываются фрагменты уникальной для стороннего взгляда картины быта советских моряков — тех, чье привилегированное служебное положение предполагает длительные плавания в территориальных водах других государств. А нередко — и заходы в порты, принадлежащие этим государствам, — как нетрудно понять, возможность, вызывающая зависть почти у любого подсоветского обывателя…

Здесь уместно передать слово Чернову:

— Лет 17… Ну, может быть, 18… По-моему, только к этому возрасту человек начинает осознавать себя, формируется как личность. Для меня это был 72-й год… — тогда я получил аттестат десятилетки. И я впервые задал себе вопрос — а что дальше? Как и всем моим сверстникам, хотелось верить в свою исключительность, в то, что именно у меня сложится жизнь; хоть чем-то отличная от той рутинной, которая, как мы все уже понимали, поджидает нас и порог которой мы готовились переступить. Был передо мною опыт — отца, служащего железной дороги, матери-акушерки — серая, скучная жизнь… Нет, не хотел я повторять их путь! Не хотел… А как избежать его?