Мистика русского православия

В Житии после падения Макария его приёмные чада, скимны, покидают подвижника: «А львята разгневались и, взирая на мой грех, кивали головами. Я звал их, но они не шли ко мне». Благодатные способности исчезли, скимны не приемлют корма из руки грешника. Их 10-дневное отсутствие толкает подвижника покинуть келью, но

148 _

архангел Рафаил снова вразумляет его: Макарий не вправе «бежать от лица грех своих» — он должен расплачиваться по счетам. Сергий у Л.Н. Толстого, наоборот, постоянно бежит от внутренней борьбы: из монастыря в затвор, из затвора к подруге детства Пашеньке⁴⁴, от Пашеньки — бродяжить, из бродяг — в Сибирь. Принятие ответственности за свои поступки подменяется броуновскими метаниями. Чтобы оправдать их, Толстой вкладывает в уста ангелу повеление о. Сергию уйти из затвора.

Нельзя не обратить внимания на переплетение коллизий повести с биографией самого писателя, для которого побег из дома превратился постепенно в idee fixe⁴⁵. «Так и напишите: хотя он и Лев, но не мог разорвать кольца той цепи, которою сковал его Сатана», — скажет о. Варсонофий постфактум.

Искупление у Л.Н. Толстого по сравнению с другими эпизодами выглядит совершенно размыто, ибо здесь окончательно рвётся нить, связующая писателя с традицией. Неубедительность финала и надежда найти для него верные краски послужили, видимо, причиной, по которой Лев Николаевич так и не закончил работу над произведением. В Житии, однако, именно искупление греха становится триумфом внутреннего делания Макария.

Светопреставление зимой

При помощи символического языка далее описан процесс, который называется исследователями посвятительной (инициатической) смертью. Макарий умоляет скимнов выкопать ему в углу пещеры яму глубиной в рост стоящего человека. Погрузившись туда, он в течение 3-х дней упрашивает их зарыть его с головой (в списке «Слова…» XVII в. число дней увеличено до 5-ти). Наконец, плачущие львы погребают живого мертвеца. В этом эпизоде излагается доктринальная истина, которую никогда не сможет осознать человек, рефлекси-

_149

рующий на темы аскетизма, но не практикующий его. Удостоенный духовных дарований, а затем потерявший право быть их носителем, либо окончательно теряет дары, либо от них же принимает смерть. Макарий выбирает последнее.

«И был в яме я три года, весь покрытый землёй, и не умер, ибо Господь — заступник мой. И настала Великая Зима по Божьему повелению, и разошлась земля над моею главою, и отверзлась яма. Встав, я увидел свет и прославил Бога, очистившего беззакония мои. И донёсся до меня голос, говорящий с небес: “Не пришёл Я для праведных, но — грешных спасти и к покаянию привести”. И вылез я из ямы и хожу до сего дня». В минейных переводах посвятительная смерть и второе рождение описаны иначе. После строгого 40-дневного поста отшельник видит пещеру, озарённую божественным сиянием. Ему является муж, одетый в порфиру (признак верховной власти в Ромейской империи). «…и золотой венец на главе его с многоценными каменьями, и пел он чудную невыразимую песню, и голос его такой же, как у большого хора. И когда окончилось то божественное пение, пещера сразу исполнилась благоуханием, а затем явившийся стал невидим. Когда же он восходил на небо, произошло землетрясение, громы и молнии. Я же изумился и 70 дней пребыл безгласным».

И та и другая сцены выражают светопреставление индивидуального масштаба. Внутренние часы Макария бьют полдень Апокалипсиса. На нём исполнилось обетование Христово: «Претерпевший же до конца спасётся» (Мф. 24: 13). Описание Мужа, облачённого в багряницу, явно соотносится с Ангелом, снимающим 7-ю печать в Откровении Иоанна Богослова. Фимиам, дымящийся от его золотой кадильницы, заполняет всё пространство. Голос многочисленного хора, «молнии, громы и землетрясение» явно напоминают «гласи и громи и блистания и трус» из 8 главы Апокалипсиса. По толкованию Андрея Кесарийского, разрешение 7-й печати означает переход от земного жительства к небесному, который и свершается с переродившимся Макарием.

«Великая зима», о которой идёт речь в одной из версий Слова, относится к весьма архаичным образам Конца времён, поскольку память о ней сохранялась до прихода христианства как на севере Европы, так и