Митридат

Даипп, главный жрец богини Ма, благодушно взирал из глубины отделанных слоновой костью и золотом носилок на жителей Синопы, приветствовавших его поклонами. С некоторых пор, а вернее со времён воцарения Лаодики, лектики[241] прочно вошли в быт понтийской знати, тщившейся во всём следовать столь любезным сердцу их повелительницы римским патрициям.

Жрец за эти годы раздобрел, его морщинистое лицо разгладилось, приобрело нездоровый румянец любителя обильных возлияний. Стараясь потакать прихотям сумасбродной царицы, он стал носить облачение, напоминающее римскую претексту[242]. Движения его сделались неторопливыми и важными, округлый живот не могли скрыть даже просторные жреческие одежды, и только глубоко упрятанные под припухлыми веками глаза сверкали по-прежнему остро и зло.

Он направлялся во дворец, куда его срочно вызвала сама царица. Даипп было встревожился, но, по здравому размышлению, успокоился: он по чину второе лицо государства (если не считать малолетнего Хреста, соправителя и сына Лаодики, злокозненного мальчишки, дерзкого и самоуверенного), а значит, беспокоиться не о чем. Пока его голова достаточно крепко сидит на шее, не в пример бывшим соратникам и приближённым почившего царя Митридата V, ныне опальным и, по недавнему повелению царицы, поднадзорным.

Жрец с удовлетворением ухмыльнулся, вспомнив торжества по случаю чествования его святейшей особы. По указу Лаодики на городской агоре возвели памятную стелу из мрамора; подпись на ней гласила, что Даипп, сын Критона, жрец, объявлялся «другом царицы», а это уже само по себе являлось высочайшим знаком благоволения и признанием его заслуг перед государством. Казна храма изрядно опустела после двухдневных праздненств, но жреца это волновало мало — городской демос нужно постоянно подкармливать, как свору бездомных псов, чтобы помнили, кто их хозяин и благодетель, и не пытались укусить в самый неподходящий момент.

Неожиданно лицо Даиппа омрачилось, он даже привстал с мягких подушек лектики — ему показалось, что в одном из проулков мелькнула фигура ненавистного ему Иорама бен Шамаха, лекаря-иудея. Он не появлялся при дворе уже года четыре, жил незаметной, тихой жизнью, редко бывал на людях. Но через своих сикофантов главный жрец богини Ма знал, что проклятый и всеми отверженный иудей тем не менее по-прежнему пользуется огромным влиянием среди знати, особенно провинциальной, которой правление Лаодики принесло разорение и бесчестье. Отлучённая от царского двора, где теперь вольготно чувствовали себя только римляне, погрязшая в долгах по вине нахальных и жадных квиритов-ростовщиков и купцов, провинциальная знать Понта — в основной своей массе эллинизированные потомки персидской династии Ахеменидов и каппадокийцы, исконные жители побережья Понтийского царства, — постоянно бродила как молодое виноградное вино. Головы некоторых особенно рьяных бунтовщиков уже скатились с плахи, но от этого толку было мало — оскорблённая гордость желала достойного отмщения. Даипп прекрасно понимал, что до восстания только один шаг. Нашёлся бы предводитель. А он был, и его ждали с нетерпением — Митридат, прямой наследник престола.

Митридат… Даипп взволнованно поёрзал на подушках, вдруг показавшихся ему твёрдыми, как морская галька. Этот волчонок исчез, словно в воду канул. И это несмотря на то, что им занимался лично он. А о своей персоне жрец был высокого мнения.

Где скрывается Митридат? Эта загадка не давала покоя жрецу ни днём, ни ночью. Одно время люди Авла Порция Туберона напали было на след царевича, но он опять скрылся, отправив наёмников к праотцам. Жрец ярился — впервые на его памяти не помогает ни всесильное золото, ни вся мощь государственного сыска. А что если Митридат всё-таки сядет на престол? От этой мысли главному жрецу стало дурно. Его чело покрылось холодным потом, а сердце забилось, затрепыхалось в груди, как заячий хвост. Спаси и сохрани, богиня Ма… Жрец задёрнул занавески лектики и зло прикрикнул на рабов-носильщиков, чтобы они наддали ходу.

Иорам бен Шамах тоже увидел носилки своего злейшего врага. И поторопился зайти в ближайшую харчевню, чтобы скрыться с глаз бывшего приятеля. Но и спрятавшись среди разномастного городского демоса, иудей не стал чувствовать себя увереннее и спокойнее — за ним по пятам шли два сикофанта главного жреца, следившие едва не в открытую за бывшим царским лекарем.

И всё же именно сегодня бен Шамах должен был избавиться от соглядатаев любой ценой: его ждал в условленном месте начальник царской хилии Диофант с важными вестями.

Иудей, для вида выпив в харчевне скверного вина и быстро расплатившись, вышел наружу и неторопливо зашагал по улочкам Синопы в направлении горы Педалион, в это летнее утро казавшейся огромным золотым самородком в шершавой каменной оправе. Сикофанты, уже навеселе, шумно топали шагах в десяти позади, задевая глупыми шутками праздношатающихся гетер. Те отвечали бранью и непристойностями, от чего сикофанты ржали, как помешанные.