Митрополит Филипп

В 1468 году новгородские власти даровали небольшой монашеской общине всю землю Соловецкого архипелага. Но братия, хотя и была по внешней видимости богатым землевладельцем, располагала лишь дикими, скудно населенными территориями, а потому жила бедно, много трудилась, и никто не воротил нос от простой черной работы.

Как пишет современный историк, «…чтобы выжить на диком острове, соловецкой братии приходилось много трудиться «ручным делом»: копать землю, валить лес, «сечь» дрова, варить из морской воды соль, ловить рыбу, ходить на небольших судах по бурному и опасному морю, молоть привезенное с материка зерно… печь просфоры и хлеб. Продиктованный суровой необходимостью, этот постоянный и напряженный телесный труд со временем превратился в яркую черту духовной жизни на Соловках. Впоследствии он станет восприниматься иноками как один из аскетических подвигов — наряду с молитвой и постом».

Необходимость для каждого инока «ручного дела» в значительных объемах к 30-м годам XVI века никуда не делась, и Федору Степановичу предстояло познакомиться с ним самым тесным образом.

Каждый, кто хочет стать монахом, проходит в обители своего рода «испытательный срок» — послушничество. У кого-то оно короче, у кого-то — длиннее, и только считаные единицы постригаются сразу после того, как изъявили такое желание. Подавляющее большинство сначала получает опыт жизни в монастыре, неустанных трудов, смирения и самоограничения. Кое-кто, попробовав вкус монашества, понимает, что такая жизнь не по нему. До принятия пострига обитель можно невозбранно покинуть, отказавшись от иноческой доли. В этом нет греха. Человек тратит время и труд, но этим лишь возвышает душу, насколько может. Кто-то способен перейти на более высокую ступень скоро, кто-то входит в монашество на протяжении многих лет и даже десятилетий, кому-то подобный шаг в принципе не под силу. А для кого-то подвиг благочестивой и честной жизни в миру зачтется в неменьшей мере, чем иноческие подвиги, — когда Высший Судия примется оценивать наши жизни.

Ищущий пострига человек именуется в монастыре послушником. И Федор Степанович Колычев был простым послушником долго. Игумен Алексий (Юренев) поставил его на общие работы, наряду с иными послушниками, никак не выделяя из их числа.

Житие передает этот период его судьбы в нескольких емких фразах: «И тружаяся со всяким усердием… и многие скорби и труды подъял, словно раб, которому не суждено быть выкупленным»^{3}. Он проявил покорность воле настоятеля, жил любовно и смиренно в отношении остальной братии. Отпрыску боярского рода приходилось рубить дрова, копать землю, переносить камни, трудиться на мельнице, выходить в море на ловлю рыбы… По словам составителя Жития, Федор Степанович «…вся таковая со тщанием делаше». От суровых условий соловецкого быта молодой Колычев одно время хворал: у него появился нарыв на плече. Но здоровый организм профессионального воина справился с болезнью.

Далеко не все обитатели монастыря — сущие ангелы. Даже в образцовой монашеской общине попадаются люди дурного нрава. От таких новому послушнику иной раз попадало. Конечно, человек, с детства обучаемый для военной карьеры, мог бы дать сдачи, да так, чтобы в следующий раз ни у кого не возникло желания поднять на него руку. Однако боевая выучка — лишний навык в обители. Тут необходимо следовать иным образцам поведения: «…не гневаться от уничижения, радоваться битью и терпеть все со смиренномудрием»^{4}. Так поступал и Федор Степанович.

Ему пришлось изрядно поработать руками. Впрочем, русское монашество того времени считало тяжкие труды делом обычным и душеполезным. Конечно, по «особножительным» обителям коротали век старики-аристократы, которые даже в стенах иноческой кельи имели возможность пользоваться всеми преимуществами своего богатства. Они питались и одевались лучше, нежели остальная братия. Они не должны были гнуть спину на помоле зерна, строительных работах или, скажем, на поварне… Однако основная масса иноков жила иначе. Да и светочи нашего монашества своим примером создали идеал инока-труженика. Многие из них не гнушались приложить руки к простой работе — вплоть до самого Сергия Радонежского, искусного плотника. Вот и молодой Колычев попал в этот ряд. Тот, кому в будущем предстояло повелевать, учился подчиняться, хребтом своим узнавал, почем она, хлебная краюха.

Понимал ли настоятель соловецкий, кого Бог привел к нему в послушники? Знал ли, какого полета птица залетела на Соловки? По всей видимости, Федор Степанович не торопился открывать свое происхождение. Ему все еще грозила опасность быть вырванным из монашеской среды по настоянию родни. Но даже если он и открыл игумену Алексию тайну своего происхождения, тот ни в чем не делал для него исключений.