Митрополит Филипп

Как видно, в конце 1567 года преобладающими страстями в душе Ивана IV были страх и ярость. Ужас перед заговорщиками, которые теперь мерещились повсюду, понятен. Но гнев, наверное, сказался на его натуре сильнее. Архимандрит Тихон (Шевкунов) однажды высказался об Иване IV: на него слишком сильное впечатление произвело собственное помазание на царство. И верно, характер нервный и впечатлительный, сильный в эмоциях и глубоко воспринимавший символы – глубже, чем самое жизнь, – Иван Грозный мог впасть в обольщение, сказав себе: разве могут жить, разве могут благоденствовать люди, противящиеся воли помазанника Божия? Таким образом, он самого себя оторвал от прочих христиан и самому себе нарисовал иные пределы; в этих пределах для «грозы» хватало простора, а любви сделалось тесно. Царь возвышен над всеми подданными – да, но он такой же христианин, как и все. Государь обладает величайшей, никаким законом не ограниченной властью, и лишь отступничество от веры, осознанный выбор пути, на котором нарушаются Заповеди, могли в русско-византийской традиции дать народу право на неповиновение. Но самодержец точно также подвержен всем соблазнам и отвечает перед Богом за те же грехи, что и последний нищий в его царстве. Филипп видел: на Ивана Васильевича нашло тяжелое помрачение. В таком состоянии его нельзя благословлять ни на что. В таком состоянии царь может лишь сокрушать Заповеди, увлекая за собой верных слуг и находя советчиков среди злейших из них.

Вся иноческая выучка Филиппа восставала против царских «новшеств». Тысячи дней, проведенных им на благословенных Соловках, тамошняя таинственная красота, прекрасное духовное братство монахов, близость Бога к очарованным островам говорили митрополиту: «Нельзя тебя становиться на эту сторону! Тут тьма, тут падение. Сколько даров ты получил от Бога! Теперь послужи Ему крепко. Настал час».

Как больно ему было, наверное, становиться против государя! Обычный порядок вещей нарушился. Царь и митрополит, люди, которым следует хранить прочное единство, принуждены были разойтись. Царь отыскал себе скверну – митрополит не последовал за ним.

Итак, узнав о намерениях Ивана IV, Филипп посовещался с епископами, и они договорились «против такого начинания стояти крепце». Но один из архиереев, страдая славолюбием, сообщил царю об их «общем совете». Вероятно, это был епископ Филофей Рязанский[93]. А когда пришло время держаться заодно, многие «отпали» от своего прежнего намерения. На Соборе некоторые иерархи «страха ради глаголати не смеяху», в то время как другие молчали, «желающе славы мира сего». Никто не посмел подступиться к царю с речами, которые шли бы вразрез с его новым настроением. Тогда один Филипп высказался за всех.

Вот его слова в некотором сокращении: «О, царь! От наших отцов мы унаследовали обычай чтить царя и более всего почитать в нем благоразумие. Престань от такого неугодного начинания!.. Встань крепко на камне веры… Подражай добродетелям, ими же и отец твой царь и великий князь Василий возвысился, благочестием сияя, смирением и любовью. Просветись лучом Божественного Духа, желанием добродетелей! Назидай правой твоей вере деяния благие и жития честность… Люби всех единоплеменных тебе как самого себя…»[94]. Филипп напомнил Ивану Васильевичу о том, что Заповеди требуют любить ближнего, о том, что еще апостол Павел говорил: «Любовь долго терпит, не радуется о неправде», – и добавил: «Вера… совершается любовью».

Пастырское наставление было мягким. Глава Церкви не обличал государя, ни в чем не обвинял его и не метал громы, но лишь тихо возводил любовь на высокий пьедестал. Он просил царя отказаться от «неугодного начинания», поскольку в этом начинании не усмотрел любви.

Казалось бы, соглашение, заключенное между царем и Филиппом в июле 1566 года, нарушено. Митрополит «вступился» в опричнину. Но ведь и царь, обещавший «советовать» с главой Церкви, начал казни, не слушая его. Выходит, Иван Васильевич первым перестал принимать в расчет договоренности, зафиксированные в «приговоре» 1566 года. Тем самым он снял печать с уст Филиппа.