Митрополит Филипп

Ярость затуманивает разум Ивана Васильевича. Он бранится, он угрожает митрополиту страшными муками. Однако напугать Филиппа царь не может: у соловецкого монаха слишком мало в этой жизни такого, за что он цеплялся бы, что ценил бы. Его сокровища – выше земли, выше суеты, выше тщеславия.

Одно лишь беспокоит митрополита: он пастырь, ему жаль овец, которым и далее предстоит страдать. Он не боится душу положить за «словесное стадо», любя и жалея его. И перестает Филипп обличать властителя, теперь он лишь молит его, как главного из духовных сыновей своих: перемениться, оставить свирепость, оставить неправедные дела.

Но его доброй надежде не суждено сбыться. Царь не слышит его, царь видит в нем мятежника, царь покидает церковь, оставив мысли о митрополичьем благословении…

Новый спор Царя и митрополита наводит на печальные мысли. Вот два человека, ни на йоту не поколебленные жестоким столкновением. Один из них, Филипп, не может ничего изменить: он следует пути, на который поставил его Бог. Он может лишь быть на этой дороге лучше или хуже, слабее или сильнее, тверже или мягче. Но суть его позиции в любом случае должна остаться неизменной. Ему нельзя сделать ни шагу в сторону. А вот царю – вполне позволительно. В его воле побороть и ужас перед заговорщиками, и гнев, клокочущий в сердце. Иван Васильевич мог бы тогда смягчить режим опричных репрессий, прервать бесконечную череду убийств. Что произошло бы? Из тех самых 369 человек, которые легли в гроб до 6 июля 1568 года, осталось бы в живых 100, 200 или 250. А за ними не отправились бы на вечный сон еще десятки и сотни, казненные по тому же делу позднее… Кто? Бабы, холопы, слуги казненных аристократов, их детишки. Перевернулась бы земля русская от такого милосердия? Восстала бы над нею гидра бунта? Да нет. Там и по поводу их господ-то неясно, за всеми ли числится вина, был ли заговор… Но душа царя достигла той стадии помрачения, когда любые слова о покаянии, об «изменении ума», воспринимаются как препятствие на пути. А любой факт сопротивления вызывает неистовое бешенство.

Стихия гнева темна. Многие и много говорят о каком-то «праведном гневе». Наверное, он существует. Только вот какая беда: отдавшись стихии гнева, человек перестает владеть собой. И если в самом начале, он, быть может, следовал правильному маршруту, то потом сильные течения, подхватившие его в пучине, несут куда придется, без толка и смысла. Бездна ярости – место, способное лишить ясного ума кого угодно. Хоть царя, хоть нищего, хоть праведника, хоть неподкупного судью… А вместе с умом срывается и образ Божий, заключенный в каждом из нас. Гнев потом безобразен, что образ Отца небесного растворяется в едкой его субстанции. А вместо него застывает гримаса чудовища, порождения преисподней.

Вот он, думается, главный смысл (или один из главных смыслов?), рассказанных людям свыше через притчу об опричнине и благочестивом государе, павшем низко. Сам Богом данный царь, как и всякий другой человек, оказался подвержен страстям, которые не смог удержать в узде. Страх породил ярость. Ярость породила жестокость. Жестокость убила любовь, смирение, милосердие. Был – добрый христианин, а вышло ходячее пособие о тяжких грехах. И весь народ видит, как опускается оно во тьму.

Государь – на виду. И для тех, кто живет с ним в одно время, и для тех, кто будет жить через четыреста лет.

Хороший урок.

Дорогой, но хороший урок.

Очень трудно определить дату большой ссоры Ивана Васильевича и Филиппа. На этот стоит остановиться подробнее, поскольку от датировки столкновения многое зависит в биографии святителя.

Итак, Житие в одной редакции сообщает: «В день недельный (воскресный – Д.В.) святитель Филипп службу божественную совершал во святилище, изрядно предстоя алтарю по чину Захарии пророка…» В другой читаем все то же самое до последних слов: «…по чину Захарии и Аарона…» В православном календаре у каждого христианского святого (в том числе у библейских пророков и праотцев) есть день (или дни) поминовения, когда во имя его читается акафист или особая молитва или хотя бы имя его произносится во время богослужения. В старину нередко вместо слов: «такого-то числа» – говорили: «На память такого-то святого». И все понимали, какая дата имеется в виду.

Возможно, речь идет о том, что конфликт между царем и митрополитом произошел «на память» Захарии и Аарона. Остается определить, кого именно имел в виду автор Жития. В 1568 году память персон с именем «Захария», попавших в святцы, отмечалась в разные дни.