Mittelreich

Мара уже давно отнесла миску с кормом для Лукса из кухни в свое королевство. Она сидела в большом зеленовато-сером кресле, смотрела, как ест пес, и улыбалась, ощущая внутренний покой. Она любила Панкраца, своего господина, хозяина усадьбы на озере. Она, прислуга, видела его мягкость и неспособность быть властным, что усложняло ему жизнь – жизнь того, кто каждый день вынужден быстро принимать решения за себя и за других. Мара по-матерински любила его. Она поступила на работу в усадьбу, когда Панкрац только родился. Ей было двадцать, ему два года. Мара пребывала во власти желаний, которые в ее времена воспринимались как инстинкт продолжения рода, а в Панкраце только зрела индивидуальность. Обуреваемая сильными желаниями, Мара не имела мужа, зато у нее был ребенок. Пока ребенок рос, тоска по мужчине прошла. Когда ребенок стал мужчиной, тоска молодой женщины по мужчине превратилась в тоску постаревшей женщины по ребенку, ставшему мужчиной. Неудивительно, что разговор за столом о жарком из королевского мяса вместо молитвы не рассердил, а развеселил Мару. Панкрац – ее тайный ребенок, она словно родила его, всю жизнь оставаясь девственницей. Мара дарила ему тепло, которого не могли дать строгий отец, рвавшийся ввысь вместе с империей, и душевнобольная мать. Вместо того чтобы молча тосковать или возненавидеть мир от неутоленной жажды родительской любви, этот мужчина благодаря ее заботам вырос мягким. Такие, как он, не поднимут Германию на дыбы, и в нем никогда не созреют плоды возмущения и недовольства. Он по-прежнему ее мальчик. Старую Мару это вполне устраивало. В целом она прожила хорошую жизнь. Выбора у нее, можно сказать, не было. Многочисленные дети бедных крестьян рождались, чтобы всю жизнь служить богатым. Мало кому удавалось жениться или выйти замуж. А для монастыря в сердце Мары было слишком много чувств.

– Господь да благословит хозяина, – сказала она и наклонилась, чтобы взять чисто вылизанную фарфоровую миску, стоявшую между собачьими лапами. Усталые глаза с благодарностью взглянули на нее. Вся комната провоняла псиной.

Хозяйка поднялась в детскую – единственную комнату, где она могла остаться, когда ей того хотелось, наедине с мужем и детьми, без работников, служанок и сестер Панкраца. За четыре года, что она прожила в этом доме, хотелось ей этого часто. Новорожденная девочка заплакала. Она проспала все утро и проснулась, грозя криком разбудить двух других детей. Тереза еще перед обедом уложила старших спать, чтобы вечером они могли подольше поиграть и рассмотреть подарки. Она приложила малышку к груди и задумалась.

«Почему у меня опять так тяжело на душе? Только что я радовалась тому, как муж ехидно подшучивал над золовками. Они так возмущались, что даже не поучали и не шпыняли меня. Может, я неблагодарная? Мне же повезло. У меня красивый муж, которого я люблю – да, люблю, точно люблю, – и он меня любит, я чувствую. Когда он смотрит на меня, я будто слышу прекрасную песню или ощущаю ласковое прикосновение. Мужу принадлежит самая большая усадьба в деревне. За короткое время я, несмотря на возраст, родила троих здоровых детей. Мои сестры радуются за меня, может быть, даже слегка завидуют. Старый отец приходит в восторг, когда приезжает в гости и видит, как я хозяйничаю в доме и хлеву. Я чувствую, что он больше ни о чем не беспокоится, и тоже не беспокоюсь. Разве беззаботность – не основа для счастья? Что же меня тогда так угнетает? Неужели я действительно неблагодарная?»

Разумеется, не подлежало сомнению, что она все еще любила мужа, прожив с ним четыре года. Будь это не так, она бы все равно не призналась. Возможно, и не поняла бы. Она не была искусна в игре на инструменте под названием «плотская любовь» с ее влиянием на духовную жизнь. Ее душу наполняли глухие звуки, словно идущие из-под земли и возвращающиеся туда же.

«Как легко молоко перетекает из меня в малышку и наполняет ее жизнью, – подумала Тереза. – Как меня радует и восхищает прикосновение ее губ. Как легко было бы жить, если бы все люди могли так беспечно отдавать и принимать. Почему у меня не получается? Почему я не могу принять сестер мужа такими, какие они есть? А они – принять меня такой, какая я есть? Почему муж почти не помогает? Он так редко наклоняется ко мне, что я уже забыла его запах. Словно он вынужден маскироваться. Перед кем? В конце концов, я его жена! Я! Разве союз мужчины и женщины значит так мало, что его сестры имеют право поливать наш брак грязью? Разве старая семья не должна уступить место новой, которую я создала с ним?»

Испугавшись таких мыслей, Тереза резко отняла от груди дочку и принялась перепеленывать ее. Муж вошел в комнату и бродил, внимательно осматриваясь по сторонам. Вид у него был загадочный. Тереза ни о чем не спрашивала. Она смотрела на него и ощущала счастье.

– Здесь, – сказал муж, – здесь, у окна, будет лучше всего. Сюда и поставим.

– Хорошо, раз ты так считаешь, пусть там и стоит.

– Да, точно. Здесь лучше всего будет смотреться. И звучать тоже. Поставим здесь. Но сегодня вечером пока отнесем в общую комнату.