Mittelreich

Лео вышел из комнаты в общую кухню и, как всегда, не сказав ни слова, огляделся. Ему недавно пошел седьмой десяток, и он всю жизнь жил с матерью, которая, пока семь лет назад не погибла во время бомбежки, заботилась о нем: готовила и подавала еду, стирала, гладила и раскладывала в шкафу вещи. Лео жил, как жили монахи в монастырях в двенадцатом веке: видел, как еда появлялась на столе, пробовал ее, съедал, наблюдал, как стол становится чистым, и знал, что все это от Бога, а откуда еще. Он постоял в кухне, где у плиты и буфета хлопотала фройляйн Цвиттау. Покрутил головой, посмотрел на плиту, потом на буфет и на фройляйн Цвиттау, но ничего не увидел. Он вернулся в комнату, чтобы продолжить мысленно познавать мир и играть на виолончели.

Вот таким он был: просто был. Таким было его существование.

Фройляйн Гермина Цвиттау хлопочет в общей кухне, которую делит с виолончелистом Лео Пробстом и художником Альфом Брустманном. Впрочем, она единственная, кто готовит там обеды, какие-то вкусности или заваривает чай. Мужчины разве что составляют ей компанию – то один, то другой, то оба – в надежде получить печенье или другое лакомство. Обедать они обычно ходят в усадьбу на озере, где угощаются за символическую плату в одну новую марку, которой уже три года, но чаще даром, в знак уважения к их искусству.

Фройляйн Гермина Цвиттау хлопочет в кухне.

После обеда она будет присматривать за хозяйскими детьми и кормить их, поэтому готовит полдник. Погода прекрасная, дети любят, когда она водит их на опушку леса на пикник. Только для того, чтобы произнести это чужое, до приезда фройляйн Цвиттау незнакомое и даже казавшееся непристойным слово «пикник», они каждый день по несколько раз спрашивают, когда снова пойдут на пикник. «Когда будет хорошая погода», – отвечает обычно фройляйн Цвиттау. Они усядутся под тремя высокими елями на четырех трухлявых пнях вокруг пятого, самого большого, и получат угощение. Фройляйн расстелет на центральном пне скатерть, поставит четыре чашки и четыре тарелки, достанет из корзинки термос с горячим какао, разольет напиток в чашки и положит на тарелки три куска мраморного кекса – теплый аромат хрустящей корочки и выманил виолончелиста Пробста из комнаты. Затем по просьбе детей она в который раз расскажет историю об их прадедушке, который умер и попал в рай, однако так скучал по дому, что попросил апостола Петра отпустить его обратно. Тот долго колебался, но согласился удовлетворить эту необычную просьбу, и прадедушка стал спускаться по небесной лестнице, ступенька за ступенькой, становился все меньше и меньше, пока не добрался до площадки для пикника под высокой елью. «И вот он снова здесь», – на этих словах фройляйн покажет на одного из детей, чье лицо поразительно схоже с лицом прадедушки на портрете работы художника Коломбо. И пока другие дети повернутся к этому ребенку и будут смотреть на него с удивлением и завистью, фройляйн большим и указательным пальцами левой руки нежно погладит безымянный палец правой, то место, где она до смерти носила бы обручальное кольцо, как скромный, но вечно хранимый символ, если бы война все не разрушила. Под легкой улыбкой она спрячет печаль, и сквозь малозаметную пелену набежавших слез, как в тумане, ей на мгновение покажется, что дети хозяина – это дети, которых не дал ей Бог. Один ребенок под завистливыми взглядами других и печальным взглядом фройляйн зардеется от гордости. Он всю жизнь будет успешно использовать особенное положение заново родившегося.

Фройляйн Гермина Цвиттау хлопочет в кухне.