Mittelreich

Сейчас ее никто не видит, и она порой вытирает слезы. Фройляйн – младший ребенок уничтоженной в последние дни войны аристократической семьи из Восточной Пруссии. Прежнее ее существование протекало в большом господском доме. Они жили скромно, но всего хватало с избытком. Отец служил ротмистром в кайзеровской армии, затем полковником в вермахте, а мать распоряжалась прислугой, состоящей из пяти служанок и десяти работников. Братья рано женились и стали жить отдельно, и только фройляйн осталась в родительском доме, ее жених и любовь всей жизни, кавалерийский офицер из Померании барон фон Клейст, погиб в самом начале Первой мировой. Фройляйн посвятила себя искусству, рисовала пейзажи, прочла почти все книги Фонтане, Новалиса и Клейста, Гёте и Вильгельма Буша (последнего тайком, мать не любила эти книги, точнее, брошюры, так как обычно рисунки и стихи этого растлителя малолетних печатались в календаре, и мать считала их слишком грубыми и безвкусными), вышивала скатерти, а когда тоска и одиночество совсем уж угнетали, вязала теплую одежду на все случаи жизни, клубок за клубком. Когда приезжали в гости братья с семьями, она с радостью и готовностью занималась их детьми с утра до вечера, а то и ночью, если братьев с женами приглашали в окрестные дома на вечерние торжества, которых сама она избегала. Фройляйн была мягкой, образованной, самоотверженной и лишь немного странной. Совсем чуть-чуть. (Случалось, например, как часто замечали дети хозяина, что она давала сахар не только лошадям, но и коровам. Или называла ос пчелами, трактор тягачом, и всё в таком духе.) Она каждый день читала протестантское молитвенное правило, и манеры у нее были самые изысканные. Она всегда казалась немного отстраненной и погруженной в мысли, которые до самой кончины фройляйн были о погибшем женихе.

Отец примкнул в четвертый год Второй мировой к сопротивлению, состоявшему в основном из прусских землевладельцев, которые служили офицерами вермахта и объединились для противостояния фюреру, когда стало ясно, что война на востоке проиграна, и после победы большевиков надо готовиться к потере всех земельных владений. План состоял в том, чтобы после убийства фюрера взять руководство на себя, создать подобие военной диктатуры, начать переговоры с большевиками и спасти то, что еще можно спасти; но покушение провалилось, заговор был раскрыт – аресты и казни проводились в ускоренном порядке, – и ротмистру пришлось готовиться к позорной смерти на виселице, уже на следующий день после провала покушения он с помощью служебного пистолета попытался казнить себя сам, но и это покушение, на собственную жизнь, не удалось: нажимая на курок, ротмистр отвел пистолет от виска, чтобы в последний момент отклонить уже прозвучавший выстрел и еще раз тщательно обдумать слишком скоропалительное, как он понял, решение. Запоздалое озарение привело к тяжелому ранению в затылок, были повреждены основные отделы мозга; ротмистр прожил еще месяц в состоянии умственного помешательства в интернате для людей с повреждениями мозга, где и умер 20 августа 1944 года, так и не узнав, что его связь с заговорщиками не была выявлена, потому что в акте, составленном на него гестапо, указали троих детей, сыновей, а дочь не упомянули, и в итоге искали другого офицера, однофамильца. Это явилось счастливым обстоятельством, семья осталась вне подозрений и могла продолжать жить в своем доме.

Итак, после бессмысленного события, повлекшего за собой смерть ротмистра, его жена и дочь жили и дальше в богато обустроенной и обставленной центральной части дома, где широкая лестница вела из большого холла в гостиную на втором этаже, а оттуда винтовая лестница поднималась к пяти спальням под чердаком, куда, в свою очередь, можно было добраться по узкой деревянной лестнице и где, словно соты в улье, скрывались комнаты для прислуги. На первом этаже за большим холлом располагались кухня и кладовые.

Большую часть дня фройляйн проводила в холле, выходящем на южную сторону, благодаря двум большим трехстворчатым окнам и широким окнам над входной дверью здесь целый день хватало дневного света. Там было как в зимнем саду, и только в слишком жаркую погоду она ставила столик и стул на террасе в тени большого бука. Фройляйн было уже под пятьдесят, она любила тепло и быстро мерзла, нередко даже летом, засиживаясь в тени дерева, она набрасывала на плечи кашемировый палантин.