Mittelreich

– А пластинки ты купил?

– Да, две. «Тристана» и «Торжественную мессу».

– Прекрасно. Я рада.

Не пустые слова. Оба пели в церковном хоре и разбирались в музыке.

– Почему ты за обедом была такая молчаливая? Что-то случилось?

Тереза немного покраснела:

– Ты такие вещи говорил. Я не знала, куда деваться. И сестры на тебя разозлились.

– Пусть. С чего бы это принцу понадобилось заселиться прямо в сочельник? Это семейный праздник. Я не хочу, чтобы на нем были чужие люди. Я вообще больше не хочу видеть чужих людей в доме. Мы уже сами тут как чужие!

– Все так, но у нас же гостиница, и он был бы королем, не изменись времена.

– Новые времена наступили, – резко возразил Панкрац, – и нечего цепляться за старое.

– Да, ты прав.

– Филомене и Герте хочется, чтобы у нас по-прежнему был король. Тогда войны и годы власти Гитлера не были бы напрасными.

И он ласково, совсем не хмуро, посмотрел ей в лицо. В Терезе снова поднялась теплая волна дрожи.

Прочна в ней была любовь, слегка поцарапанная.

Чуть позже в кухне установилась почти сакральная атмосфера: работники после рождественской ванны, которую принимали по очереди (воду не меняли, только подогревали), расселись вокруг стола – в чистых рубашках, некоторые даже в чистом белье и свежих носках, которые хозяйка настойчиво вручила им по пути наверх. Они сидели тихо, не шевелясь, словно окаменели, молчали, листали, как в замедленной съемке, газеты, явно стараясь не вспотеть из-за невольного проявления чувств и не осквернить непривычную и упоительную свежесть тела и одежды. Они ждали сочельника. В кухне словно ангел пролетел – пахло хозяйственным мылом.

Не хватало только хозяйки. Она опять чистила ванну. Запах чужого тела в ее личном, семейном пространстве, был ей противен: она боялась микробов. Благодаря этому новому страху в жизни крестьян появилось мыло.

Праздник прошел как обычно. Вокруг стола у печи собралась вся семья. За соседним столом под картинкой, изображавшей похищение юношами из Зеедорфа майского дерева в Кирхгрубе, застыли работники и служанки в праздничной одежде: Валентин, Виктор и Фехнер, чьи сыновья весной взяли в жены крестьянских дочерей из Кирх-груба, Старый Зепп, Лени, Марилла, Лизбет и Старая Мара. В красном углу – властитель Баварии с кузиной. А на четвертом столе, к которому тепло уже не доходит, потому что он находится дальше от печи и у окна с наветренной стороны, разложены подарки: перчатки, кальсоны, рубашки, лента для кулона, брошь, бритвенные приборы, резиновые сапоги, фруктовый шнапс, швейцарские сигары, церковные свечи, разукрашенный глиняный горшок для цветов и новехонький блокнот для официантки Лони – все, что нужно работникам и служанкам для работы и после работы. А на полу – детские игрушки и пахнущая свежей древесиной новенькая лошадка-качалка.

Все ели телячьи колбаски и венские сосиски с картошкой и салатом. Виктор пил темное пиво, остальные предпочли светлое или пиво с лимонадом. Женщины потягивали сладкое пфальцское вино, которое хозяин с помпой открыл после молитвы. Принц и кузина ели свежего карпа с растопленным маслом и гарниром из отварного картофеля и салата, словно это последняя трапеза приговоренных к смерти.

Вскоре каждый погрузился в мысли: Виктор и Фехнер вспоминали Силезию, Лони – Куфштайн в Тироле, Старая Мара думала о младенце Иисусе, лежащем в яслях, Тереза – об умершей матери и старом Лоте в Айхенкаме, хозяин вспоминал последнее Рождество на войне, принц думал о предстоящей ночи с кузиной. Сестры хозяина, громко и настойчиво читая «Отче наш» и подчеркивая право на свои воспоминания в своем доме, молились об умершем шесть лет назад в Рождество отце, старом хозяине. В центре стола они поставили большой портрет родителей и украсили рамку сосновыми веточками. Остальные, даже те, кто не знал старого хозяина, чувствовали, что обязаны присоединиться к чтению «Отче наш», – очень уж настойчиво молились сестры. Все понимали, что, хотя личное поминовение дело добровольное и тихая молитва – признак благочестия, смерть хозяина сейчас на первом месте и оплакивать ее нужно громко.

Потом пели

Ночь тиха, ночь свята.
Спаситель родился!

Последний слог Панкрац тянул, пока не иссяк воздух в легких, а потом встал, снял клетчатую лошадиную попону с коробки, стоящей поодаль от остальных подарков, и осторожно, придавая действию таинственность, начал разрезать упаковку. Он медленно водил ножом для чистки картофеля по клейкой ленте, пока стенки коробки не раскрылись.

Панкрац вытащил несколько охапок стружки и, покончив с этим, обратился за помощью к Виктору:

– Господин Хануш, пожалуйста, подержите коробку.

Виктор обхватил коробку, и Панкрац рывками, сантиметр за сантиметром, вытащил оттуда полированный и покрытый лаком ящик из дерева, блестевший, как озеро в лучах закатного солнца. То была непонятная громадина, такая красивая и поразительная, что Старая Мара решила, будто это дарохранительница, и в священном трепете перекрестила лоб большим пальцем. Все смотрели, раскрыв рты, и строили догадки.