Рама Второй, из пелевинской дилогии о вампирах, растет над собой, ставит вопросы, рефлексирует. Но мир, в котором он существует, это религиозная модель, сконструированная по буддийским лекалам и приспособленная для бесконечного роста. В результате получаем не перепев «городского фэнтези», но внутренне достоверного, реалистичного русского вампира, и это несомненный успех автора. Хотя читателю в итоге делается намек на отказ от реальности в пользу субъективного, буддийского мироздания.
Когда создаются герои, которые взрослее типичных жанровых персонажей, иначе мыслят, но ещё не разрушают систему жанровых допущений — мы видим подъем уровня текстов. Жанр идёт вперед вместе с читателями.
Он не может целиком уйти вперед, навсегда оставляя наивные образы в прошлом, как пройденную школьную программу — к ним приходиться возвращаться снова и снова.
Но сам по себе подъем вдохновляет, и потому авторы снова и снова начинают повествования с детства своих персонажей — тут рост будет в любом случае. И Дж. Роулинг с «Гарри Поттером» совсем не уникальна — есть целый субжанр «янг-эдалт». А если уровень снижается не в новых циклах, но в продолжения удачных романов, тем более, с теми же персонажами — наблюдать это всегда тягостно, как смотреть восьмой сезон «Игры престолов».
Значит, чтобы читатель мог отождествить себя с персонажем, надо периодически «приподнимать небо». Усложнять мир так, чтобы там и дальше могли жить взрослеющие герои. Соединять исходные ограничения жанра с развитием выдуманной вселенной, которую приходиться делать все более сложной, противоречивой, иногда неприятной. И чем дальше можно пройти по этому пути, тем взрослее жанр.
Но процесс этот никогда не бывает простым.
Есть взросление каждого отдельного читателя. Есть становление аудитории, сообщества потребителей книг и фильмов. Есть колебания общества — когда сегодня население целых стран проявляет подлинное величие духа, а завтра ведёт себя, как стая мартышек.
Фэнтези, расширяя набор используемых приемов, периодически работает со все более сложными и реалистичными образами. Страна «никогда-никогда», в которую хочется сбежать читателю, становится все более похожей на реальность, лишь бы не свою. И населяют её всё более взрослые персонажи.
Каждый раз, когда круг приемов расширяется, возникает площадка, на которой можно создать значимое литературное произведение, заставить читателя поверить в фэнтезийный мир как
Конечно, многие и не пытаются «расти» в этом отношении — потому с нами останутся очередные продолжения Конана-варвара или «попаданцы 41-го с гранатомётом». Ещё С. Лем в «Фантастике и футурологии» удивлялся — что же американское общество считает ужасами, и чего пугается, если реальные ужасы (а он много чего увидел за Вторую мировую) куда серьезнее. Но обывателю, чтобы взбодриться и ощутить вкус жизни, нужны именно такие — не слишком логичные и простоватые кошмары
Попытаемся же восстановить этапы взросления фэнтези. Картина заведомо окажется неполна, поскольку использоваться будут наиболее известные фамилии и произведения.
1930-е — Р. Говард.
Конан-варвар — это человек простых вкусов, который жаждет побеждать и обладать. Враги, женщины, золото, власть, снова враги — и так без конца. Месть убийцам семьи и корона Аквилонии — это лишь вариации победы и обладания. Каждый раз выбор задается обстоятельствами схватки, красотой женщины, изменой соратника — все преходяще, кроме жажды жизни. Получаются очень яркие, но лубочные мечты, которые идеально подходят условному Акакию Акакиевичу либо вполне состоявшимся людям, которые заперты в городских «человейниках», в коконах приличных людей среднего класса.
1940-е — Дж. Толкиен.
Эскапизм обретает громадное, искусно сработанное вместилище. Не всякому читателю подойдут аляповатые исторические «поделки» Р. Говарда. Многим требуется красивая и понятная страна никогда-никогда, где храм построен, и можно бесконечно изучать узоры на его стенах. И вот явилась созданная Толкиеном вселенная. Зло в ней — это просто искажение, не от мира сего, вообще мерзость (христианская концепция).
Человечность читателя воплощена в хоббитах. Уют на фоне эпических подвигов, в которых иногда приходится принимать участие. Но система образов, при своей запутанности, внутренне проста, можно сказать, одномерна. Добро и зло заранее расставлены по местам. Только леность и страх могут отвратить от похода. У читателя, если он хоть как-то солидаризуется с персонажами из «Братства кольца», выбора тоже нет.