Мюнхэ. История Сербии / история «Хостела»

— Именно. Они хотят преимуществ, но паша и султан видят, что сербы не лыком шиты и чуть что схватятся за вилы. Спокойная жизнь им дороже, вот они и приравнивают в правах турок и сербов, хотя мы всего лишь часть империи турок. Но этим они злят последних. И те вот-вот начнут выказывать недовольство, закрыть глаза на которые султан тоже не сможет. Вот и окажется он меж двух огней, и выбор сделает явно не в пользу сербов — остальная империя ему ближе и дороже. Тут-то мы и поднимем голову. И вспомним битву на Косовом поле и века рабства. Не будет тогда народному гневу предела…

Когда он произносит эти фразы, лицо его словно бы загорается. Он розовеет, его сильные, не по годам крепкие кулаки сжимаются, желваки играют на лице. Мне становится не то чтобы страшно — я знаю, что меня он не обидит. Я испытываю то первозданное, животное чувство преклонения перед мужчиной, о котором всё время говорит мой отец и которое отказывается признавать моя мать. Я робею перед ним, но мне нравится эта робость, она меня манит, мне не хочется гасить этот огонь внутри себя, который от встречи к встрече разгорается всё сильнее.

И это замечает отец. Ему это не нравится.

— Скажи-ка, — говорит он мне, — что это между тобой и юным Георгием, сыном Петра?

— Ничего, — говорю я и непроизвольно прячу глаза. Зачем я это делаю, ведь между нами правда ничего не происходит. Так чего мне стесняться? Но это как-то само получается. Отец, понятное дело, начинает что-то подозревать.

— Так уж и ничего! Ты вот что — ты думать о нём забудь. Он тебе не пара. Во-первых, мы родня, хоть и дальняя, а всё же. Мало ли славных родов пресеклось подобным образом — когда отпрыски вступали в сношения между собой, не заботясь о потомстве, которое сплошь состояло из уродцев! Во-вторых, он беден. Я подыщу тебе достойную партию…

Тут как всегда вмешивается мама.

— Кого ты имеешь в виду? Неужто молодого Кеттеля? Турка? Совсем с ума сошёл? Родную дочь отдать за инородца и иноверца! Да ещё чёрного, как смоль!

Я непроизвольно улыбаюсь, предвкушая праведный гнев отца.

— И что? С лица воду не пить! Смотри-ка на неё! А отдать дочь за проходимца, за нищего — лучше, что ли?

— Куда тебе столько денег? В могилу с собой всего не заберёшь!

— Не учи мужа! Если надоела такая жизнь — вон отсюда, я не держу.

Но уходит сам. Тут, пользуясь нашим уединением, мать не преминет вставить своё слово:

— Отец хоть и жесток не в меру, но прав. Не смотрела бы ты на Георгия…

— Да я и не смотрю на него!

— Сама себя обманываешь. Глаза-то не спрячешь! Вон как светятся. Понимаю, и красив, и умён, издалека видно, только отец снова прав — с лица воду не пить. Не с лицом жить, а с человеком…

— А что, если он человек хороший?

— Это ты как поняла?

— Мы разговариваем, и очень долго, всякий раз, как он приходит. Мне кажется, плохой человек не смог бы так рассуждать.

— Эх, дочка… Слова — такой брен, что по ним понять нельзя, мужчина ли говорит или женщина, не то, что уж определить характер человека…

Я не согласна с матерью — как это? Как же тогда по-другому можно его определить, как не словами?

А он, Георгий, хоть и не слышит слов родителей, а словно бы чувствует что-то, словно рядом находится, когда мы спорим. И в ту же ночь прокрадывается к нам в сад. И мне как на грех не спится в эту ночь. Я выхожу попить воды из арыка, что в саду, и тут натыкаюсь на Георгия. Два чувства борются во мне — страх быть застигнутыми врасплох, и радость, какая-то необъяснимая, но очень сильная и упорная радость оттого, что встретила, наконец, того, о ком думаю не один день.

— Как вы… ты здесь оказался?

— Через забор, — шепчет мне Георгий.

Мы пьём из арыка, словно загнанные лошади, но жажда не проходит ни у одного, ни у другого.

— Но зачем ты пришёл?

— Отец сказал мне, чтобы я не смотрел в твою сторону, — говорит Георгий, и слова эти словно ранят в самое сердце. Я решила не говорить ему первой о словах своих родителей. — Сказал, что ты богатая, и нам не по пути. Но я уже так привык к нашим встречам и разговорам, что, кажется, уже не мыслю себя без тебя. Как воздух нужны мне твои немногочисленные слова, твой блестящий взгляд, твой запах…

Он протягивает ко мне руку. Господи, до чего же жарко было весь день, и сейчас, кажется, ни на йоту не холоднее. Я словно таю от его слов, а уж от его прикосновения к своему лицу и вовсе уже почти ничего не помню.

— И мне… Ты тоже словно бы запал мне в душу. Не могу с тобой расставаться…

— Да только отец сказал ещё, что у тебя есть жених!

— Это неправда! Мой отец… он хочет сосватать меня к сыну турецкого даха, молодому Хабибу Кеттелю.

— Не бывать этому!

— Как ты горяч! Что же делать?

— Я убью его…