Наконец произошло событие, внёсшее суету в нашу привычную грустно-размеренную жизнь. Чтобы помочь русскому царю, австрийский король объявил войну туркам. А поскольку турецкий сателлит — Сербия — лежал ближе всего к месту их бойни, к владениям русского государя, то решил напасть на неё. Так войска султана вынуждены будут отбиваться не от одного, а сразу от двух противников, что, конечно, тяжелее. Георгий не стал дожидаться рекрутского набора и сам записался в гайдуки. Решение его, как и многие, которые он принимал до и после, вызвало во мне противоречивые чувства. С одной стороны, он будет воевать с сербами, со своими же братьями, что не может меня радовать. А с другой — надо было видеть его лицо, чтобы понять, что значит для него эта война. Человеком войны он был словно по праву рождения. Лицо его изменилось, засияло яростью и азартом. В глазах появился всё тот же огонь, как и два года назад — при наших встречах в моём саду. Он словно бы ожил — а вместе с ним ожила и я.
Я не могла уже видеть, как на моих глазах умирает самый живой из людей, мучимый тоской по родине и по оставленному там убитому отцу. Видит Бог, если б не эта война, я бы сама оставила Георгия. Да, мне было тяжело и тоскливо. Но ведь когда ноша одной вьючной кобылы и так едва посильна для неё, то вторая просто может её убить…
К счастью, мне не пришлось высказывать Георгию свои сомнения и опасения — несколько дней спустя после того, как известие о начале войны пришло в Тополь, он уехал. Через месяц я получила от него письмо.