Мюнхэ. История Сербии / история «Хостела»

Хороша та война, что заканчивается миром — так случилось и сейчас. Весь в наградах, Георгий вернулся в Тополь и велел мне собираться — османы заключили с австрияками мир, уступили им много плодородных земель, а всех австрийских солдат приняли на службу в армию. Георгий стал полковником и командиром войска гайдуков, рос по службе, а я с удивлением взирала на город, который покинула, казалось, ещё вчера, но уже сегодня почему-то не могла узнать.

Обычно после долгой разлуки с местом, в котором родился, человек спешит туда, где живут его воспоминания — улочки, дома, сады, фонтаны, неказистые и не бросающиеся в глаза случайному прохожему, могут значить для приезжего больше, чем могилы предков. Я навестила места, где упокоились мои родители. Было ли мне грустно? Да… Конечно… Вот только слёзы почему-то навернулись на глаза не сразу и как-то нехотя — только потому что надо, что ли. Что-то было в этом городе такое, что делало моих родителей уже словно бы и не моими.

Конечно, долгая разлука и гнев отца на меня и Георгия, запрещавший писать нам любому из обитателей дома, сделали своё дело — между нами пролегла мертвенно-холодная стена. Хоть и не разорвёшь кровные нити, сколько ни тужься, а всё же даже дёргать за них лишний раз не надо — память о склоке останется в сердце навсегда. Я тогда подумала, что именно наше расставание так охладило меня, что я не убиваюсь на отчей могиле. Но потом я сама сделала то, что обычно делают гости, приехав на родину, бывшую их домом, но давно уже ставшую чужим.

Я стала гулять по городу. Но не узнала его. Было в моём городе что-то, что отличало его от прежнего, времён моей юности. Не говорите только, что это я повзрослела, знаю. Дело не в этом. Есть вещи и места, остающиеся незыблемыми, сколько бы лет ни прошло с вашего расставания. Здесь не было ничего, что напоминало бы мне о прежнем Белграде. Ну, кроме стен, конечно. Хоть всё так же в небе сияло солнце, по улицам ходили другие люди. Нет, в тех же костюмах и с теми же лицами — но другие. Опасливые. Чванливые. Злые. Не было прежних, улыбающихся и пусть глуповатых, но родных мне до боли сербов. Были хитрые, жестокие, с больным светом в глазах.

Да, мы веками жили с турками бок о бок. Каждый из нас равно считал эту землю своей. Мы часто говорили — ещё тогда, когда я была маленькой, — что все мы вместе есть один народ, а власть наша — другой народ. Но историю и Бога не обманешь. Правда всегда останется правдой и, хоть поздно, а восторжествует. Тайное всегда станет явным, пускай даже потребуются для этого десятилетия и века. Добро победит зло, если даже ценой пирровой победы. Но так будет. Это закон, повлиять на который не в силах даже самый сильный захватчик. Для себя он знает — чужое никогда не станет твоим. Ты можешь забрать его силой, но пройдут годы — и тот, кто стоит у нас за спинами и летает над нами, заберёт его и отдаст тому, кому это принадлежит. Ведь не в руках человека порушить Божий промысел и внести сутолоку в Его планы. И потому гегемон, понимая внутренне, что конца не избежать — примеры всех древних империй говорят нам о том, — убеждает народ в обратном. Он питает его идеями войны и возможностью проживать на никогда не принадлежавших ему территориях. И, каким бы благородным ни был этот народ, пусть не сразу, но он соглашается — слишком уж заманчиво взять чужое, не заплатив.

Приехав в Белград уже взрослой, я поняла — мы жили в атмосфере обмана. Мы лгали самим себе, братаясь с турками и сидя с ними за одним столом. Это было явление временное и противное Господу. Человек Божьего промысла не ведает — и потому не знает, когда Ему станет угодно прекратить эту трагикомедию. Но то, что момент настанет — дело решённое.

Сейчас он настал. Войны, наглость турок, жадность паши, нетерпимость сербов, их воинственный от природы дух — всё это стало поленьями в костре, который незримо полыхал на улицах моего родного города.

Белград стал грязным, его словно бы пропитал дух беспорядка, являющегося неотъемлемой частью борьбы за свободу и независимость. Никогда не бродили здесь раньше бездомные животные, не было столько пьяных и злых людей, не воняло помоями, и не было столько жидкой грязи, которая, казалось, не успевает высыхать после дождей и хлюпает под ногами, несмотря на палящее солнце. И само-то оно, солнце, стало другим. Раньше оно грело, а теперь палило, словно бы желая сжечь ненавистных басурманских захватчиков.

Отчего так было? Война — всегда разруха. Если ты серб, то причиняемый тобой беспорядок от злости — чего это, мол, я буду церемониться с захваченной землёй, коль она мне не принадлежит? А если турок — то от неуважения. И если серб может позволить себе так рассуждать, то турок — никогда. Если уж стали тебя теснить и гнать время от времени, то знай — ты уже не захватчик, а гость. А грубого гостя никто не жалует.

Я смотрела тогда ещё глазами гостя на всё происходящее — и ничего не могла понять. Уж не ошиблись ли мы городом, когда приехали?..

— Я понимаю, о чём ты говоришь. Сербы так настроены от того, что дахи больше не подчиняются султану.