Мизгирь

– От старославянского слова «мезгти» – сплетать, вязать. А мезга – это сеть, любая, – объяснял участковый, – Это ж из-за Райкина мы «авоськами» такие сумки называем, а до него-то мезга и есть мезга! А кто сети плетёт, тот мезгирь. То бишь паук. Вредителей ловит, дома в углу лад наводит, почти воплощение домового. Тут пауков чтят, – заявлял мне Георгий Владимирович, – Он и символ луны, и женское начало, ткачиха вон, как у Пушкина, самая популярная на селе работа. Одежды-то шить кому-то надо на всех. Портки, рубахи, сарафаны, платья, накидки эти всякие, платки. Тут край ткачих! – разводил он руками, имея в виду близлежащие деревни. А до Христа на Руси знаешь, что было? – уходил участковый уже в какую-то теологию.

– Идолы, язычество, – отвечал я по курсу школьной программы.

– Именно. В каждом краю свои боги. Где рыбацкая деревня, там водяных всяких чтят, речных да озёрных чудищ. Где леса кругом, там лешие, где гадюшники рядом, там культ змея, дабы людей оберегали и не трогали, откуда по-твоему Горынич? Змей у нас на землях полным-полно, как таким не поклоняться. А где-то вот культ Паука-творца, плетущего весь наш мир, как паутину. Старые-старые допотопные верования. Местные любят за рюмашкой поделиться легендами предков, – объяснял он, откуда всё это черпает, – Паук в центре паутины был символом Солнца, ещё задолго до Сварога, Даждьбога и Ярилы. Паук был символом удачи, призывал дождь для урожая, защищал от бурь и сильных ветров, уводил грозы в сторону от деревень. Ну, так верили, – рассказывал он мне.

– И до сих пор возводят идолов из сена? – поравнялись мы уже с гигантским пауком из жухлой смятой травы.

– Как видишь, – усмехнулся тот, – Они тут повсюду расставлены. У кого солома есть, тот и мастерит. Иногда детишки шалят, иногда всей семьёй помогают. Обычно небольшие, этот и вправду прям крупноват, – поглядывал на конструкцию участковый, – Но всё равно там метра по три – по пять в лапках делают.

– Ох, и чего мастерят-то? Вот на Масленицу это я понимаю, чучело зимы сперва делают, а потом жгут. Тут-то чего? – интересовался я, а мы пошли дальше.

– А тут, как бы тебе сказать-то понятнее, сельские жители они, понимаешь? Тут не то, что телевизор не в каждом доме, а свет и холодильники не в каждой деревушке. Всё в погребах хранят по-старинке! – отвечал Георгий, – В лучшем случае газовый баллон и конфорка. В общем, творчество это такое народное, самовыражение, выказывание любви к своим почитаемым духам. Где гжель, где хохлома, а по всей стране вот такие скульптуры из соломы, – рассказывал он, видать, в газетах читал, или по тому же «ящику», не сам же по России всюду ездил.

– Додумаются же, – шли мы дальше, а я всё дивился, – Нет, ну, ни корову, ни коня «троянского», – усмехался на это всё, – Это ж надо столько сил и труда в членистоногое вбубухать.

– Вон ещё один, – показывал он мне уже на поле по левую руку, само весьма крупное, а фигуру паучка помельче предшествующей где-то на четверть, если не на треть в размерах.

– Жутко тут по ночам должно быть, – отметил я, хотя собеседник мой этого мнения не разделил, ему-то всё привычно и обычно, вырос где-то здесь, небось, местный.

– Идём, вон у яблони присядем, фруктов поедим, – предложил он мне определённо не от усталости, а от голода.

Я не против был перекусить, уже и на меня как-то наплывало ощущение пустоты в желудке, а дикорастущая недалеко от дороги яблоня и вправду плодоносила в самый свой сезон. Не так, чтобы прям вся устлана была плодами, многое уже собрали здешние сельские жители, но всё равно на ней красовалось ещё предостаточно румяных и спелых яблок, так что мы сорвали те, до которых смогли дотянуться, да присели, облокотившись спиной на могучий ствол, беседуя о еде.

Разговор как-то зашёл о сортах чая, о способах приготовления, мол, тут у многих до сих пор самовары вместо свистящих чайников, про любимые закуски, сушёную местную рыбу, которой советовал затариться в Ачите на обратном пути, вот только я туда всё равно ни ногой.

Яблоки были вкусные, сочные, слегка перезрелые, отчего уже рассыпчато разлетались во рту, а я такие и люблю больше всего. Даже жаль это деревце стало. Вот проложат здесь асфальт, понаедут машины в роскошный дачный комплекс… Его бы ещё переименовать, кстати. Это был мой первый пункт разговора с Большеутинским сельским советом после исследования местности и подходящих участков.

Ну, какие такие «Волки»? Куда ударение ни ставь, всё равно дичь какая-то! Даже коттеджный посёлок «Волково» и то не звучит, будто опасные дикие края. Надо мягко, как-то по-доброму. «Солнечный» там, «Сухарёво» – моя бабушка рассказывала, если в названии деревни есть что-то про сухари, значит, хлеба было вдоволь, что аж на сушку сухарей оставалось, жили припеваючи, получается. А, может, «Яблоневый» даже назвать, в честь этого бедного деревца, которому потом задыхаться выхлопными газами. Может, упросить ребят его выкопать да пересадить на чей-то участок? С хорошей прижившейся яблоней он и стоить дороже будет, престижно, почти свой сад уже есть…