Мхитар Спарапет

Радостное волнение охватило Тэр-Аветиса. Сердце наполнилось безграничной гордостью. Ему казалось, что он один, вот с этим полком, мог бы разбить всю османскую армию. Еще с бо́льшим волнением оглядел он следующий, Дзагедзорский полк. В нем он получил первое боевое крещение, вместе с храбрецами этого полка он не раз врывался в ряды врагов, побеждал и радовался, удостаивался славы и воинских почестей. Вглядываясь в смуглые лица доблестных воинов, Тэр-Аветис видел, что их всех томит какая-то глубокая тоска. Не тоска ли по оставленным в далеких краях семьям лежит на их обожженных горными ветрами лицах!

— Здравствуйте, отважные дзагедзорцы! — подавляя волнение, крикнул Тэр-Аветис.

— Да живет земля Армянская! — единым духом выкрикнули воины.

— Сыты ли ваши кони, храбрецы?

— Крылаты!..

— А мужественны ли вы сами?

— Клянемся постоять за землю родную.

Объехав все полки и поприветствовав их по установленному порядку, Тэр-Аветис сошел с коня и стал беседовать с воинами. С детской наивностью и непосредственностью он восторгался, когда малорослый воин показывал, как он может усыпить товарища, или когда другой воин прокалывал губу большой иголкой, так что не чувствовал никакой боли и при этом не шла и кровь. Но радость Тэр-Аветиса шла от печали, была радостью страдающего. Тяжелое горе не переставало томить его сердце.

Все они — и бесстрашные его сотники, и храбрый и остроумный военачальник Адам, и умный, изящно одетый Гиджи, и этот обаятельный низенький воин, — все обречены на гибель. Они, он уверен, будут сражаться до последнего вздоха, падут, со славой окончат свою жизнь. Но что даст их гибель?.. Войско будет истреблено, турки ворвутся в страну, перережут всех. Погибнет народ, когда-то великая, могучая страна будет стерта с лица земли, исчезнет язык, народ армянский…

Нет, этого допустить нельзя. Нужно искать, найти выход. Обмануть врага, хитрить, бросить ему в пасть несколько жирных кусков, пожертвовать чем-то, быть может, одним-двумя городами, унижаться, лицемерить, лишиться чести, но спасти народ, спасти от неминуемой гибели.

Весь этот и следующий день Тэр-Аветис не покидал лагерь, провел с воинами.

Лес кончился. Отряд поднялся на голую вершину горы. Снег здесь только начинал таять. Усталые, взмыленные лошади с трудом преодолевали дорогу, вьющуюся на краю бездны. Впереди отряда ехали рядом супруги — сотник Товма и Гоар. С вершины горы показалась узкая долина Аракса.

— Скоро прибудем на место? — спросила Гоар.

— К вечеру, дорогая, — ответил муж. — Тебе холодно? Возьми мой плащ. — Он с нежностью посмотрел на жену. — Возьми, здесь холодно. — Он сорвал с себя плащ и попытался набросить его на плечи жены.

— Не надо, — со скрытым неудовольствием отвела она руку мужа. — Мне не холодно, просто хочу поскорее увидеть, что это за такой хваленый город Агулис. В дни Мараги не успела в нем побывать.

Отряд медленно следовал сзади. Кони фыркали, роняли клоки серой пены.

Начали спускаться в ущелье. Вскоре снежные вершины остались позади. Чем ниже, тем солнце грело сильнее. Вначале показались рассеянные по чернозему бесчисленные подснежники, потом из-под зазеленевших кустов шиповника улыбнулись высокие, синие, как горизонт на рассвете, фиалки. А еще ниже, на берегах озорных, полноводных ручейков, под плакучими ивами благоухала повилика. Чудесна долина Аракса ранней весной.

Вот и Агулис, город армянских купцов, город роскоши и богатства. Еще издали манили взор горевшие золотом купола его церквей и монастырей среди цветущих садов. А вблизи — дома с длинными, на весь фасад, балконами, украшенными колоннами и инкрустацией.

Перед большими городскими воротами агулисцы остановили отряд Товмы. Нахмурила красивые брови Гоар. Она чувствовала себя задетой тем, что агулисцы не узнали знамени мужа, на котором, намекая на свою судьбу, она своею рукою вышила орла и растерзанную лань.

— О вашем приезде мы должны доложить нашему паронтэру, — сказали холодные и невозмутимые агулисцы.

— А мы кто, турки или персы, чтобы жариться на солнце? — не стерпела Гоар.

— Таков порядок, — грубо ответили ей.

Больше двух часов заставили ждать под солнцем. Товме, оскорбленному до глубины души, хотелось, чтобы мелик Муси вовсе не принял его. Вернется, пожалуется Мхитару. Тогда уже несдобровать негостеприимному мелику.

Но вскоре открылись городские ворота. Гоар так стремительно проскочила, что чуть было не задавила караульных. При этом еще посмеялась над ними. Сотни агулисцев с любопытством смотрели с балконов и окон на пхндзакарцев, которые с шумом проезжали по мощеной булыжником улице. Особенно любопытствовали женщины, в необычных для Гоар платьях с вырезом, с накинутыми на головы вместо покрывала чекиле[80].

Гоар понравились широкие окна агулисских домов с цветами в вазах на подоконниках и апельсиновые деревья в кадках, которые уже были вынесены из комнат на балконы.