Младенца на трон!

— Батюшка, вовсе нам жизни не стало. Уж так-то тяжко было в разрушное время, а все лучше, чем ноне. Вестимо ж, без соли и еды нет, с нею и рыбу с мясом на зиму готовим, и овощи всякие. А тут бояре уж такие подати соляные ввели заместо стрелецкой и ямской деньги… И солюшку-то, кормилицу нашу, купить неподъемно стало. В несносном ярме мы, обхудали вконец, и как до следующей весны протянуть, не ведаем. Да и у купцов торговлишка зачахла, и служилый люд стонет… Не осердись, государь, на моление наше, всем миром тебя просим — прикажи все по-старому возвернуть.

— Врешь! — в гневе вскричал Шереметев, брызгая слюной. — Соляная пошлина невелика совсем!

— Невелика?! — взвился чернобородый. — Аль не ты на ней, боярин, добреешь, покамест мы жилы надрываем?!

— Ах ты…

"Соляной бунт! — мысленно ахнул Петр. — Но как же? Ведь он должен быть лет через тридцать с лишним… Выходит, история настолько ускорилась из-за того, что я со шведами и поляками мир приказал заключить раньше? Матерь Божья, какие еще сюрпризы меня ждут?!"

Он решительно топнул ножкой.

— Хватит! Федол Иваныч, ступай в калету. А ты… как звать тебя?

— Платошкой, царь-батюшка.

— Платон, а фамилия?

— Из сельца Гусево мы, милостивец.

— Слушай меня, Платон Гусев. Обещаюсь во всем лазоблаться и сделать, как для налода лучше. А тепелича ступайте с Богом.

По толпе пробежал уважительный шепоток. Гусев обернулся к соратникам, словно спрашивая совета — со всех сторон ему утвердительно кивали мужики.

— Добро, государь. Мы рабы твои верные, как велишь, так и сделаем. Только ж и ты слово свое не нарушь.

Сев в карету, Петр отрезал:

— Плоясни все, Федол Иваныч, да виновных накажи.

— Накажу, батюшка, накажу, — усмехнулся в усы Шереметев.

Едва приехав в Теремной дворец, Петр велел позвать к себе Воротынского.

— Ну-ка, сказывай, Иван Михалыч, как народ живет-поживает?

— Дык ведь по-всякому, батюшка, — развел руками боярин. — Кто с утра до ночи пашет, так вроде и неплохо живет.

Филимон, сидевший за столом в углу комнаты и все тщательно записывающий, тихо крякнул.

— Про что ж мне мужички на дороге баяли? Мол, соляную подать бояре ввели и последние жилы из народа тянут? Сядь-ка, Иван Михалыч, да сказывай все по порядку.

Воротынский поклонился, степенно опустился в "мамкино" кресло и кивнул:

— Твоя правда, батюшка, что до подати соляной, то она сильно по торговому люду да по мужикам бьет. Дык а что делать, деньга-то казне надобна.

— Они там, на дороге, еще сказывали, мол, бояре с подати той жиреют?

— Так ведь кто как, — пожал плечами Иван Михайлович. — Которые и впрямь, а иным одни убытки. Мне вот с нее никакого толку, соли-то у меня в волостях нету.

— А у кого есть?

— У Шереметева в Старой Руссе большой соляной промысел, у Телепнева тоже, у Строгановых, еще у кого-то, не вспомню уж. Вот они с той подати-то много-онько себе в торбы положили.

— Та-ак, — Петр сжал кулаки, — и кто ж тот умник, что удумал ее ввести?

— Дык ты ж и удумал, — удивился боярин. — Аль не с твово веленья Федор Иваныч ее учинил? Мол, царю-батюшке деньги надобны на школы да академии. На войны, опять же. Он сказывал, дескать, твой наказ сполняет.

Петр нахмурился, вспоминая. А ведь и верно! Года два назад, когда Шереметев в очередной раз объявил, что казна пуста, царь самолично явился к нему в кабинет требовать финансирования. Военные походы, реорганизация войска, наука, медицина, образование — за все нужно было платить. Боярин краснел, бледнел, но стоял на своем: денег нет и все тут. Петр потерял терпение и, почти забыв о необходимости притворяться, отрезал:

— Найди, или ты больше не легент.

Вот после этого Федор Иванович и предложил поднять подати. Петр согласился. А куда было деваться? Одно только взятие Азова весной пятнадцатого года встало в немалые деньги. Заруцкий, тщательнейшим образом подготовленный, штурмом взял крепость и засел в ней с пятью тысячами казаков. Петр велел тайно посылать им оружие, продовольствие и вознаграждение, при этом бояре с ясными глазами уверяли посланцев Османского султана, что царь не имеет отношения к деяниям негодяя-атамана. Помнится, тогда Петр забавлялся про себя, мол, похоже, у Руси традиция использовать "зеленых человечков", а вот теперь ему стало не до смеха. Он, значит, требовал денег, а Шереметев решил на этом поживиться? Не на редкие продукты налог ввел, а на соль, которой сам торгует и без которой народу никак не обойтись! Ну, подлец, ну, пройдоха, как же бессовестно использовал его, Петра! А он еще Шереметеву велел во всем разобраться… Поставил волка овец пасти! Да, обвел его вокруг пальца регент, словно он и в самом деле был неразумным ребенком!

С пунцовыми щеками Петр вскочил и принялся ходить из угла в угол. Вдоволь набегавшись, он остановился перед Воротынским.

— Понял я, Иван Михалыч, благодарствую. Ступай, буду думать.

— Ты уж, батюшка, всамдель бы к людям повернулся, вот оно ладно было б. Школы да по льду бегать с палками, оно, вестимо, надобно, да только и об народе недурно б поумышлять.

— Понял я, понял, — раздраженно отмахнулся Петр, и боярин убрался восвояси.