Младшая сестра

— Хлеба! — упрямо роптали там. — Хлеба!.. Англичане дадут нам его сколько угодно!

Арам, подняв руку, пытался восстановить тишину — тщетно. Пытался перекричать — тоже тщетно. Страсти разгорелись. Казалось, еще немного — и в ход пойдут кулаки. Стало ясно, что в этих условиях продолжать спор невозможно.

Арам оглядел собравшихся испытующим взглядом, словно хотел убедиться, что апшеронцы не подведут, и решился на острый ход:

— Хватит нам, товарищи, спорить! Давайте голосовать!

Студент-эсер принял вызов:

— Кто за то, чтоб пригласить англичан на помощь, получить от них вдоволь хлеба, — прошу поднять руки!

Поднялось немало рук, главным образом женских.

— А кто за то, чтобы в наш советский Баку империалистов-англичан не допускать? — крикнул Арам, едва закончился подсчет голосов. — Хлебом поможет нам Россия!

Снова поднялись руки. Арам нахмурился: на первый взгляд почти столько же рук, сколько было при вопросе студента-эсера. Но голоса подсчитали, и складки на лбу Арама разошлись: большинство!

Меньшевик, студент-эсер и офицер-дашнак сползли с трибуны, уныло побрели к выходу. Вслед им неслись насмешливые возгласы и свист.

Не в первый раз покидали подобные гости эту старую вышку-трибуну, уйдя ни с чем: так было ранней весной, незадолго до мятежа, когда мусаватисты хотели переманить на свою сторону рабочих-азербайджанцев; так было год назад во время споров с мусаватистами о присоединении промыслового района к городу; так бывало не раз и в более давние времена; так случилось оно и сейчас… Казалось, можно было торжествовать победу, но лицо Арама снова стало озабоченным и хмурым: да, здесь, на «Апшероне», предатели получили отпор, большевики победили, но все же митинг показал, что агитация предателей пустила корни. Кто знает, как пройдут митинги на других промыслах?..

Опасения Арама были справедливы.

Голод гулял по рабочим кварталам. Людей мучила жажда, возникали эпидемии — город был отрезан от источников доброкачественной воды. Гул артиллерийского огня доносился с фронта, заглушая и без того редкие теперь заводские гудки. С каждым днем все плотнее сжимали город кольцом германо-турки и банды мусаватистов. Страх возможного поражения подтачивал силы рабочих.

И вот, если послушать меньшевиков, эсеров, дашнаков, из-за моря готовы прибыть на помощь английские войска и пароходы, груженные хлебом и продовольствием, и город будет спасен от всяческих бед. Нелегко было измученным людям устоять против этих провокационных посулов, и часть рабочих поддалась обывательским настроениям, дала себя запутать, обмануть и увлечь контрреволюционерам: на митингах стали голосовать за предательские предложения о «приглашении на помощь» англичан.

Развернулась жесточайшая борьба по вопросу об этом «приглашении» и внутри Бакинского совета.

Две недели шла эта борьба, пока наконец контрреволюционному блоку не удалось получить большинство и протащить в Совете резолюцию «за приглашение».

Жалкое это было большинство — всего двадцать три предательских голоса! — но они решили дело: оставшись в меньшинстве, бакинские большевики в Совнаркоме сложили с себя полномочия. Власть захватил антисоветский блок меньшевиков, эсеров и дашнаков. Их вожаки, совместно с представителями изменившего советской власти командного состава Каспийской флотилии, организовали «правительство», высокопарно названное ими «Диктатура Центрокаспия». Едва придя к власти, они немедленно обратились за «помощью» к англичанам.

Долго в эту ночь не ложились спать апшеронцы.

Ночь была душная, людей тянуло на воздух, рабочие собирались подле жилищ, курили, спорили, не могли наговориться.

Много было недоумений и сомнений. Как могло так случиться, что советской власти больше нет? Не поспешил ли Совнарком уйти от власти? Может быть, следовало еще бороться? И все, как один, чувствовали, что стряслась беда.

Юнус бродил по промыслу мрачный.

— Другие дали себя уговорить врагам, а я, дурак, дал себя уговорить своим же друзьям и нянчился с этими желонками, в то время как каждый честный молодой рабочий дрался на фронте! — сказал он с досадой Араму.

Арам принял упрек на свой счет: ведь и он тоже настаивал, чтобы парень остался на «Апшероне».

— А про ногу свою больную ты, наверно, уже забыл? — спросил он.

Юнус махнул рукой.

— Пусть бы я ее совсем потерял — жила бы только наша советская власть, наша Коммуна!

Коммуна!

С какой болью отзывалось теперь это слово в сердце Юнуса! А ведь еще недавно, за столом у Арама, провозглашали он и его друзья здравицу за Коммуну — чтоб всюду она побеждала и торжествовала. И что же стало с их страстной мечтой? Сколько лишений было перенесено рабочими людьми, сколько рабочей крови пролито было во время подавления мусаватского мятежа, сколько людей погибло под Кюрдамиром, Геокчаем, Шемахой, сколько погибло людей, оказавшихся в турецком тылу, — среди них, возможно, и такой замечательный человек, как Газанфар! Сколько гибнет сейчас здесь, под стенами Баку, и всё, видать, напрасно!

Но трубка Арама спокойно попыхивала в темноте.