Млечный Путь

«…Спасибо, сынку, за поклон… Новостей у нас, сказать, особых нету. Что моя баба померла — ты знаешь, а что Дося с мужем переехала в тот самый город, где ты, тоже, видать, знаешь… Евхим Стригун женился. Астап же разошелся со своей. Так и живут… Мы вырубили прошлым летом те сосны за речкой, так теперь там как-то пусто стало, не хватает вроде чего… Но это у меня с непривычки. Вот уж далась мне эта привычка — привыкаю к своей норе, из-за этого отупел даже, что ли. А может, это старость заговорила. Страшная штука — старость, и мерзкая штука — привычка. А может, ты иначе думаешь? Подумай… Живи, сынку, и здоровьечка тебе…»

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

Родные мои!.. Близкие мои!..

1926

КАК МЫ РАССТАЛИСЬ С ХУТОРОМ

Предвечернее небо — как простокваша, и на дворе становится ветрено. Ветер — как теплое дыхание большого, простовато-доброго существа. И из-за этого вот ветра, и неба, и мягкой хмури близкого вечера — из-за того, что все именно таково, кажется, что нечего тебе делать там, где ты сейчас есть, тянет тебя куда-то идти по дорогам и напрямик по земле.

На хуторе пахнет свежими огурцами и старой соломой. Нам надоело однообразие, и в эту пору дня начинает донимать скука, и усталость дает себя знать — повози-ка день-деньской солому из хуторских скирд в совхоз. Тут не разгонишься, не протарахтишь с ветерком, и от этого в мыслях вялая путаница, а попытки привести их в порядок — утомляют. Под вечер, распрягая лошадей, мы подумываем о том, как это скверно, что очень уж коротки ночи, а завтра надо рано вставать. Это нас всех равно мучит, это у нас, пожалуй, самое больное. Нас тут трое. Стася прислали на перевозку соломы из совхоза; ему лет семнадцать, лицо в конопушках, обветренный, шелушащийся нос словно тронут красной краской; очень светлые волосы; он толст, мал ростом и неповоротлив, как мешок. Второй — Юлик. Высокий, сухощавый и сильный. Верхняя губа у него в самом младенчестве, лет двадцать шесть тому, была рассечена да так и росла все время, пока рос он сам. И теперь она стянута посередине, под носом, отчего всегда видны два передних зуба и кажется, что Юлик все собирается прыснуть мелким смешком. Юлик — дальний родич хозяина хутора Юрася Зыля. Сейчас отношения между ними хуже некуда — несмотря на родство, вчера Юлик через профсоюз оформил с Юрасем трудовой договор. И сегодня Юрась весь день, сколько ни приходил к нам, бубнил что-то себе под нос. А увидев, как Юлик, стягивая воз, порвал веревку, сердито буркнул:

— Работник из тебя, как из Стася маханик.

Не стерпел Стась:

— Из меня маханик такой же, как из вас, дядька, винокур.

Это, видно, напомнило Юрасю недавний штраф за самогонку — он молча отвернулся, сплюнул и снова к Юлику:

— Вот ты тут вяжешь, вяжешь, а на узле веревка опять у тебя лопнет… Из этого пива квасу не бывать.

— А насчет пива тоже слабо́, — отозвался Юлик.

— Это почему же?

— Потому, что веревки никуда не годятся. Это веревки? Это гнилая пакля, а не веревки.

— Поищи лучших… Ты ведь, кажись, много навил их за зиму!

— Я веревки вить не подряжался!

— Ага, не подряжался…

— Такого пункта в договоре нет! — уел Юлик Юрася, напомнив вчерашнее.

Юрась внезапно налился краской и сквозь зубы негромко выругался:

— Г-гадина!

Юлик не расслышал, и Юрась ушел. На этом разговор и кончился. Только Юлик бормотнул:

— Какой черт хозяин, такая и работа! Живоглот!

Стась использовал этот их разговор в своих целях — обратил его в песню. Сперва повел тонким бабьим голоском, с ужимками и подвыванием:

Из такого пива квасу не бывать,
Да и пива тоже, видно, не пивать…

Потом, словно что-то припомнив, хватил веселее, с присвистом и притопом:

А на живоглота
Такая и работа!..

Разговор тут же был забыт. Однако какая-то враждебность к Юрасю осталась. Появилась она вдруг и у меня: Юрась был богач, а я возил его солому.

Распрягая лошадей, Стась сказал:

— Мы сегодня на гулянку идем или нет? Очень уж утром спать охота. — Потом, помолчав и посмотрев на небо, ни с того ни с сего добавил: — А уж как я люблю простоквашу с творогом.

Мы с Юликом расхохотались. Юлик хлопнул ладонью наотмашь Стася по животу и покатился со смеху…

В ту же самую ночь, уже под утро, мы втроем шли прямиком распаханными парами из деревни Тадуличи. Хотелось спать, и болели ноги.

Юлик сказал: