Млечный Путь

— Нет, я обедал! — ответил сын. — Я давно уже работаю по саперному делу. При каждой воинской части есть двое-трое таких, как я. А теперь рота выступает, вот и я с нею.

— А может, она выступает на фронт? — еще больше встревожился человек.

— Это военная тайна. Даже сами солдаты не знают до последнего… Я уже не буду таким оборванцем, как сейчас. Один солдат шьет мне из старой шинели шинельку на мой рост. Будут и гимнастерка, и сапоги, а фуражка уже есть.

Отец смотрел на голову сына, но только сейчас увидел новую солдатскую фуражку, аккурат ему по размеру, с круглой кокардой.

— И погоны тоже будут, — похвастал сын.

— Как же ты уедешь от меня? Подумай, солдат ведь гоняют с места на место, ты можешь меня совсем потерять. И мы никогда не найдем друг друга.

— Найдем. Я тебе буду писать, а ты мне отвечать будешь. Зато я там всегда сыт. Солдатской каши и борща ем сколько захочу.

— Это-то хорошо, мой сынок, это хорошо, что добрые люди тебя кормят. Да боязно мне тебя отпускать.

— Что я буду тут при тебе делать? А так хоть среди людей пооботрусь.

— Один ты у меня остался, из всей нашей семьи один. — Глаза у человека покраснели от слез. — Мать мы свою похоронили у дороги, когда ехали сюда от войны, в беженство. Еще через сто верст похоронили в один день твоих меньших братика и сестру. — Человек уже плакал по-настоящему. — А через три дня после этого уже и ехать не на чем стало — пала лошадь, и все пришлось бросить посреди дороги: кто ж в такое лихое время купил бы что-нибудь из того, что у нас было на возу. Война догоняла нас. Надо было спасаться.

— Отпусти меня.

— Сейчас мы как живем? Сейчас мы живем лишь бы день прожить, избыть как-нибудь. И надо, чтобы хоть что-то осталось у нас на тот день, когда война кончится, все встанет на свои места, можно будет воротиться домой и зажить там по-людски. Я тебе, сы́нку, скажу, ты был у меня еще совсем мал и мало что можешь помнить. Мы весь свой век с матерью твоей и с вами малыми (опять слезы) не жили, а гнили. Мы жили на таком жалком клочке земли, что на нем разве только огород можно было разбить, а не жито сеять. Жили без хлеба, без одежки, как нищие какие-нибудь.

— Так же, как теперь.

— А можно сказать, что не многим и лучше… Потом меня забрали на войну. Несчастье на весь наш люд свалилось: одним воевать, другим бросать все нажитое и бежать от войны в белый свет. Мне посчастливилось было на фронте. Я вытащил из окопа раненого полковника и отнес его к санитарам. Если б не я, ему там и концы одному. Полковник был, оказалось, из богатых панов, у него и земля, и фабрики. Вот он меня и отблагодарил: пять десятин выделил из своего имения. Вот и бумага на эту землю. — Человек достал из-за пазухи бумагу, взглянул на нее и поспешно спрятал назад. — Вот я теперь и откладываю каждую копейку, каждый грош. Я лучше голодный посижу, а копейки не потрачу. Если нет работы, я с протянутой рукой постою, только бы мне каждый день что-нибудь, хоть самую малость добавил к тому, что у меня в поясе штанов зашито. Потому что придет время, после войны уж, когда спокойно можно будет воротиться домой. Там пять десятин земли, своей, собственной — бумага за пазухой, — ждут. Там заново хозяйством обзаводиться. А для начала дела гро́ши нужны.

— Так мы же будем знать друг о друге. Не навек же разлучаемся.

— Сейчас осень. Я выхлопотал в комитете на зиму место в бараке. На тебя и на себя… Я уже сегодня и ночевал в том бараке. Хорошо. Дождь на голову не льет и ветер не дует. Кирпичный барак, прежде там какие-то лавки были. Хоть народу и много, но перезимовать можно. На зиму печки поставят. А тем временем… не может быть, чтоб война зимой не кончилась. Война всем в кости въелась…

— В общем, завтра утром я еще зайду попрощаться. Ты завтра работаешь? Где тебя искать?

— Воскресенье завтра, работы нет.

— Так приходи с утра на вокзал. Завтра наша часть выступает.

Сын сказал это солидно и веско. Сказал и припустил бегом. Потом перешел на шаг и раз-другой оглянулся на отца. Отец уже гвоздил из-за уха молотом по камню.

Утром назавтра человек увидел своего сына.

Вид у хлопчика был такой, что казалось: не будь его среди солдат на вокзале — весь мир бы рухнул. Он и сам был ни дать ни взять солдат российской армии, только что маленький: шинелька, сапоги (правда, в каждый из тех сапог влезли бы сразу обе его ноги), погоны из синего сукна, вчерашняя кокарда на фуражке, по шинели — широкий ремень под хлястик. Держался с гордым пренебрежением ко всему вокруг, по-солдатски тянулся, руки по швам…

— Здоро́во! — встретил он отца.

— Не забывай меня, сынку. Ты еще мал, ты еще совсем дитя…