Млечный Путь

— Солдат, — ответил Петро Тодорович и на всякий случай, подумав, добавил: — Раненный в ногу.

— Помогите мне, — сказал неизвестный. — Я полковник и ранен в живот.

Во-первых, это был полковник. Во-вторых, он так умолял, просил. Значит, все перепуталось, потеряли силу все прежние установления. И рядовой солдат, человек подневольный, легко раненный в ногу, Петро Тодорович словно прозрел. Безо всяких чинов, запросто и вместе с тем давая доспеть неким мыслям, уже начавшим обретать четкость, он заговорил с полковником:

— Что же я должен сделать, как вам помочь?

— Вынести из окопа наверх, если больше ничего не можешь. Эти окопы теперь бросят, никто сюда не заглянет, и мне тут доведется помереть. А наверху меня кто-нибудь может заметить. Если есть силы, отнеси или еще как-нибудь доставь к санитарам. Или приметь место и поди скажи, мол, здесь лежит раненый полковник. Ты можешь ходить?

— Могу, я не тяжело ранен.

Полковник долгое время молчал, стонал, отдыхая, — долгая речь его утомила. Когда шевелился — новенькие ремни поскрипывали на плечах.

— Я тебе обещаю, — захрипел он снова, — белый билет…

— Значит, я никогда больше не попаду на войну?

— Никогда… Кроме того, я дам тебе земли, из своего имения выделю…

— Вы можете выхлопотать белый билет?

— Мне это ничего не стоит! В конце концов, я могу дать тебе столько денег, что ты сам сможешь купить себе белый билет. Неси! Бери меня и неси… Не бойся. Если боишься — останешься при мне. Ты мой денщик, и всё на этом.

Солдат решительно шагнул в окопный мрак, ощупал полковника. Тот был довольно грузен.

— Осторожно, осторожно бери, полегче, — простонал он, когда солдат, кряхтя, ощущая и свою рану в ноге, взвалил его на спину. Ремни скрипели у полковника на плечах.

Самое трудное было вынести его наверх. Пришлось опустить снова на землю, взять под мышки и так волочь — спиной по земле, головой кверху. После этого и солдат, и полковник минут десять лежали без движения и переводили дух. Наконец солдат осмотрелся, заметил уже далекий мигающий свет фонариков в руках у санитаров, снова взвалил полковника на спину и двинулся в путь. Шел медленно, не то неровным полем, не то краем болота. Ноги его уходили в землю. Черные недвижимые силуэты ночи стояли вокруг. Отдалившись, молчал фронт. Звезды по-прежнему светили на холодном небе.

II

Солдат Петро Тодорович получил белый билет. Он обмирал от радости, ощупывая у себя в кармане драгоценную бумагу. Все произошло очень быстро, быстрее, чем он мог рассчитывать. Полковник с помощью своего новоявленного «денщика» в скором времени был уже в госпитале в прифронтовом городке. К полковнику сразу же приехала родня: сестра, жена, еще какой-то молодой человек. Господа! Приехали из имения. Имение полковника находилось в полосе войны, но от фронта еще довольно далеко. Можно сказать, на том же расстоянии от фронта, что и деревня солдата Петра Тодоровича. Полковник только и сделал, что подмахнул написанное молодым человеком коротенькое письмо какому-то знакомому начальнику каких-то мобилизационных комиссий. Письма Петро Тодорович не читал, но знал, что там говорится о белом билете. Он пошел с этим письмом к человеку, которому оно было адресовано, и через несколько дней стал обладателем волшебной бумаги. Теперь он навсегда прощался с войной! Больше того. Полковник лишь недолгое время полежит в госпитале, пока появится возможность его перевезти. Разве станет пан лечиться в госпитале, если у него имение, много комнат, слуги, деньги — все, чего душа пожелает? Недели через две полковник будет дома, и тогда Петро Тодорович придет к нему за обещанным вознаграждением.

И он пришел. Он получил обещанное. Но еще до этого — боже! — какие минуты тихой радости, какое неизведанное счастье пережил этот горемыка — солдат, когда вернулся домой.

Рана позволила ему пуститься в дорогу сразу же. Он ехал, шел. Все ему было теперь пустячным делом. Война уже не для него! Пускай там кто хочет и за что хочет (за что-то или вообще ни за что!) воюет. Пускай там светят ночью звезды над холодным и страшным полем, а на том поле под огневым громом и свистом умирают и стонут люди. На этой ли стороне они будут умирать, на той ли — что теперь до всего этого и до всех этих людей счастливчику Петру Тодоровичу! У него есть тихий угол, от войны он избавлен — чего же еще? Он никого не станет трогать, и его теперь уже никто не тронет. Война — горе, пускай себе горе общее, но ему-то посчастливилось из нее выйти. Голодно дома? Теперь он заживет лучше, полковник же отблагодарит за свое спасение. Навсегда, стало быть, Петро Тодорович вышел из рядов серых людей на войне и вообще вроде как вышел из всяких рядов, из подневольного своего положения. Он сам себе будет паном.

О, как он счастлив сейчас!