Млечный Путь

Фелька звал пройтись вместе по улице. Она прихорошилась перед зеркалом, и, оставив Стасюка играть с детишками в саду, они двинулись тихой и по-субботнему людной улицей. Зашли к Олимпе и потом сели посидеть возле ее хаты, под окнами. Втроем.

VI

Ночью был ветер с дождем и много осыпалось недоспелых антоновок, виневок и бэр. А назавтра, в воскресенье, с самого утра небо прочистилось и солнце принялось подсушивать землю. Обитые ветром яблоки и груши ссыпаны были в сенях вдоль стен и благоухали на все сени и хату. В хате от этого, казалось, было еще шумнее и теснее. Фелька позвал Олимпу с отцом и матерью и Зыгмуся с братом и его женой. Внешне это походило на помолвку двух пар. Хозяйничала за столом Агата; радостная Олимпа, смеясь и заглядывая Фельке в глаза, расставила тарелки и еще кое в чем помогла Агате. Агата села за стол последней. Олимпа сидела рядом с Федькой, Агата — с Зыгмусем. Пили вишневку, и Зыгмусь степенно рассказывал, что нынче у него много вишен, а между тем никто не догадался поставить настойку.

— Кому до этого дело, — с той же рассудительностью помог ему Фелька.

— В хозяйстве все сгодится и все к толку, — поддержал разговор разбитной Олимпин отец. А когда подвыпил, с радостным восхищением заговорил с Фелькой, уже, можно сказать, зятем своим, о вороном Зыгмусевом жеребце. Зыгмусь, медленно двигая челюстями, ел ветчину и внимательно слушал, что там говорят о его хозяйстве. Агата видела, как Фелька смотрел Олимпе в глаза, как румянил хмель Олимпино лицо. Видела, как оба они, разогретые вишневкой, млели друг по дружке и не могли скрыть этого. Переводила взгляд на Зыгмуся, но тот все слушал похвалы его жеребцу и время от времени вставлял слово:

— Ага-ага, золото, а не конь.

Позже, когда выпили еще и еще, у пожилых и женатых нашлась общая тема для беседы, Фелька с Олимпой завели вполголоса какой-то свой разговор, а Зыгмусь все старался изложить и тем и другим свои взгляды относительно лошадей и фруктов, которые не должны пропадать зря. Агата мельком глянула ему в глаза и заметила выбеленную годами кожу возле ушей, обвислые щеки и низкий лоб под начесом из смоченных, скорее всего, волос. Он ответил ей взглядом, кивнул и продолжал бубнить что-то свое.

— Зыгмусь, — шепнула Агата.

— Что?

— Зыгмусь…

Он улыбнулся, склонил в ее сторону голову. И тогда она увидела тупую сонливость его глаз и сбежавшиеся от улыбки морщины вокруг них. Усы сейчас не были подкручены и, влажные, свисали кончиками до самых зубов.

— Боже ты мой, — с горечью вздохнула Агата. — Зыгмусь, Зыгмуська…

Придвинулась теснее и тут же опять отпрянула: тот уже с серьезным видом рассказывал невесть кому, как его жеребец однажды порвал было путо и влез в потраву — ползагона овса выбил.

— Зыгмусь…

— И овса жаль, и пока я поймал его…

— Зыгмусь…

— Не страшна потрава, а худая слава… Что тебе?

Агата смотрела на его обвисшие усы и губы. Он пододвинулся ближе, как-то безвольно улыбнулся, продолжая жевать пустым, как ей показалось, ртом. «Зачем он пил, зная, что, когда выпьет, делается таким?..»

— Зыгмусь!

А Фелька и Олимпа все еще шептались о своем, красивые, радостные.

— Боже ты мой…

И вдруг поднялась со своего места Агата.

— Куда вы, панна Агата?

Она словно не услышала, оглянулась лишь перед тем, как скрыться за перегородкой. «Выйти за него? И чтоб дитятко мое было от него? Ро́дненькие вы мои… О боженька!»

Слышала гул за столом и сквозь него — голос Зыгмуся:

— Агата… панна Агата!

«Господи, что у него за голос!»

Сжала губы, безмолвно глядя в окно. Солнечный день клонился к закату, сад под окнами отбрасывал длинные тени. За столом не умолкал говор. И опять слышался Зыгмусев голос:

— Панна Агата!

«Что ему нужно от меня?»

— Панна Агата, я иду искать вас.

Слышала, как шаркнула по полу ножками скамейка, как топали, приближаясь, Зыгмусевы штиблеты.

«Это ж у него будет право вот так, когда захочет, ходить за мной…»

Язык у него несколько заплетался:

— П-панночка Агата!

И без того кружилась голова, а тут и вовсе словно по ней ударили чем-то тяжелым. Все поплыло перед глазами. Тени от яблонь и солнечные пятна на земле пошли вскачь и перепутались. Забилось сердце и заныла душа взрывами острой тоски. Уже по эту сторону перегородки топотали штиблеты. И тогда она метнулась в сени, выбежала во двор. Притворила за собою дверь. Бросилась на загуменье. «Куда же мне?» На загуменье Стасюк швырял палками в воробьев.

— Куда ты, тетя?

Ответ у нее нашелся внезапно:

— К Асташонку. Иди скажи там, что я к Асташонку пошла.

— Тетя, и я с тобой.

— Беги в хату, скажи всем, что я побежала к Асташонку. Скоренько беги.

Огородами пошла спокойнее. Колотилось тревожно сердце, кружилась голова, но тяжесть, что гнела душу, помаленьку отступала. Без всякой мысли дважды оглянулась на свой сад. Верхушки груш четко рисовались на фоне неба. Заходило солнце.

VII

Таяла ночь, когда Асташонок привел Агату домой. Они еще посидели немного на улице, перебрасываясь редкими фразами. Фелька не спал — с улицы через незанавешенное окно было видно, как он расхаживал по хате, с расстегнутым воротом белой рубахи, в жилетке.