Млечный Путь

Это был, однако, настоящий лес — издали он казался низким оттого, что рос в ложбине. Тут росли в основном ели, но попадались и березы. И можжевельник кустился под лещиной. Как здесь было тихо и покойно! Казалось, гремучие раскаты смерти и мучений канули в небытие. Из дальнего далека доносился сюда гул каких-то разрывов, но это было где-то там, не над головой, и в этом было счастье. В прогалину меж деревьями падали последние солнечные лучи. Девочка стояла, освещенная солнцем, как бы в бездумье. Пестрый платочек у нее на голове был уже неопределенного цвета. Так, тряпица, грязная и измятая. Платье висело жалкими лохмотьями, вывалянными в земле. Ног не было видно из-под слоя пыли. Там, где ноги поранены и ободраны о камни и сучья, которых хватило на этой ужасной дороге, выступали бугры запекшейся крови. Заострившиеся плечи ее торчали, одно плечо было выше другого и то и дело вздрагивало. Чем дольше она стояла, тем заметнее сходила с ее почерневшего, неспокойного лица печать прежнего напряженного упорства и вместо него проступало отчаянье. Из-под залепленных землею ресниц виднелись глаза, в которых смертная усталость боролась со всполохами яростного огня. В этом взгляде была ни с чем не сравнимая жажда радости, угасавшая под гнетом безмерной скорби. Немного погодя душу начала точить и горечь одиночества, но она не успела положить свою печать на глаза. Как птица, чующая свой час, ищет тихого местечка, чтобы умереть, так и она стала что-то искать глазами вокруг себя. Ноги ее начали подгибаться в коленях, худенькая фигурка еще больше сгорбилась, еще резче поднялись вверх плечи, лицо всеми своими чертами, не исключая глаз, как-то опало, и всю ее повело в сторону. Бочком, бочком подошла она к дереву и по нему оползла на землю. Это было живое воплощение самой полной противоположности ей самой, какой она была еще несколько дней назад. Если бы весь мир, как он ни велик, во всей его бесконечности вдруг обратился гигантским живым существом, с глазами, чтобы видеть, с ушами, чтобы слышать, с душою, чтобы чувствовать, с разумом и способностью мыслить, — совесть заставила бы его пасть ниц перед этим ребенком. Он содрогнулся бы от ужаса, осознав, что так и не удалось ему вдохнуть смысл во многое из того, что он терпит и носит в себе.

Оползши на землю, она, черная, скорчившаяся, маленькая, уткнулась головою в комель дерева, лицом вниз, и замерла. Но через полминуты резко оторвала голову от земли, посмотрела вверх и уронила голову снова. И так повторялось много раз. Видимо, душа ее не мирилась с немощью тела, и кипела, и рвалась. Вдруг всю ее сотрясли рыдания. Плакала она не детским голосом, но это плакал ребенок, а не женщина, еще не так давно опекавшая два существа, еще более беспомощных, чем она сама. У нее уже и слез не было, и глаза оставались сухими, когда она плакала. Наконец спасительный сон навалился на нее, но это было лишь краткое избавление. Начались сонные кошмары, лишенные четкости и каких бы то ни было форм. Бесприютность, изгнание, смерть, сиротство, материнские глаза перед концом, грохот немецких бомб, гул самолетов, безжалостность, жестокость — все это полосами огня и земли чередовалось перед нею и не давало испытать счастье в забытье. Это длилось долго. Может быть, целую вечность, которую сулит христианство заблудшим и раскаявшимся душам. Но вот она поднялась и села. Звездное небо было над нею. Звездное небо и черные деревья. Стояла тишина. Она прислонилась спиной к дереву и так, сидя, сразу уснула и уже не слышала, как голова и плечи ее скользнули по стволу вниз и она опять очутилась на земле.

Прошло много времени, ибо когда она проснулась, солнце опускалось к горизонту. Разбудили ее выстрелы и крики. Стоя под деревом, она видела, как бежали куда-то красноармейцы, слышала, как вокруг стреляли, как где-то на опушке рассыпал дробь пулемет, а в другой стороне проезжали грузовики. Лес ожил, и она озиралась по сторонам, а потом притаилась за деревом. И вдруг увидела, что прямо к ней бежит немец. Она узнала его сразу, хотя до этого и не видела немцев вблизи. Он был уже шагах в шести от нее, когда вдруг услыхал впереди, как и за спиною у себя, крики и топот бегущих людей. Заметался. Она дрожала и не спускала с него глаз. Он упал на живот, распластался и стал стрелять куда-то перед собой. Она видела его спину, потом краем сознания отметила, что он напряженно во что-то целится. Но что это значило, дошло до нее позже. Теперь же она не сводила глаз с его спины, его головы. Цепенящий страх, близость неминуемой смерти, остатки ночных кошмаров — все это одновременно владело ею. Чтобы не спугнуть немца, она тихонько попятилась, потом пустилась бежать. И увидела трех красноармейцев. Они лежали в траве и, протянув перед собою винтовки, куда-то зорко всматривались. Она тронула одного из них рукой.

— Падай и лежи! — грозно приказал он ей.

— Там немец лежит и стреляет. Во-он там.