Сымон Ракутько уже давно миновал дубовую рощу, а тропинка вилась и вела его дальше, через поле, через хвойные леса и кочковатые луга. Долго, очень долго шел Сымон Ракутько, удивляясь: как же так, прошло столько лет, а все та же тропинка ведет его, будто все здесь застыло в вечной неподвижности. Он шел по тропинке до самого вечера. Ночевал в деревне, охотно рассказывал о себе, и, пока в хате улеглись, погасив огонь, все уже знали его историю.
Назавтра он собрался в дорогу затемно. Еще звезды мерцали. Тут уже недалеко, исчезнут звезды, посветлеет небо, и он будет на месте. Опять та же самая тропинка. Вокруг молодая озимь. Зеленые всходы дрожали на ветру, и в низинах стояла чистая, как слеза, вода. Солнце всходило ясное, небо раздвинулось, все засверкало, и открылся необъятный простор. Здесь, в этой утренней шири, совсем уже близко. Скоро он будет там. И радость и грусть его улетучились. Он волновался и торопился.
Теперь, когда цель его была так близка, он снова стал понурым, как и обычно при быстрой ходьбе. Он прибавил шаг и уже не обращал внимания на красоту чудесной осени. Но почему же тропинка не кончается? Пора бы. Над полевым камнем должны быть два дерева, и там когда-то начиналась хорошо ему известная проселочная дорога. И все, и он на месте.
И вдруг острая радость потрясла его душу: там, где кончалась тропинка и начиналась дорога, он увидел деревья, те самые… Только от корней их пошли отростки, которые уже сами стали деревцами. И камень тот самый… И даже… Будто нарочно судьба послала ему это зрелище для того, чтобы душа его в решающий миг познала до конца ядовитую сладость воспоминаний и весь ужас того, что прошлое не возвращается. Боже милосердный! Ведь на этом камне давным-давно, ранним вечером, когда закат не спеша смывал с себя краски, он признался ей, и она дала слово быть ему верной подругой. Она сидела на этом камне, сложив руки на подоле, а он стоял перед нею. Привидение! Призрак! В такой же позе и так же, положив руки на подол, на камне сидела женщина — совсем еще юная девушка. В подоле у нее был хлеб, и она ела. Но почему эта девушка кажется ему такой знакомой? Словно он уже видел ее где-то, встречался с нею или заранее знал, что она будет здесь сидеть. И почему она так похожа на ту, с которой он разлучился на долгие годы? Почему — он не мог бы ответить и глядел на нее с радостью, боясь, что кто-то оборвет нахлынувший на него прилив счастья. Он не выдержал и заговорил первый:
— Вы приезжая? Смотрю и вижу узелок возле вас.
— Приезжая.
— Должно быть, издалека?
— Издалека. Поездом ехала. А сюда пришла. Мне тут надо подождать брата.
— А где же твой брат?
— Мой брат в польской армии был, а что с ним теперь — неизвестно. Если он в плену на советской стороне, — на это вся надежда. Потому что оттуда рядовых солдат отпускают, и многие уже вернулись, кто поездом, а кто как. Вот и я сюда приехала — может, явится.
— А почему именно сюда?
— Тут наша хата стоит, в которой мы выросли. Из этой хаты он и в армию пошел, так, года два до войны, а может, и больше. Хата наша очень старая, теперь в ней и жить нельзя. Остались мы вдвоем с матерью. Мы покинули эту хату и уехали далеко, туда, откуда я приехала. Там мы с матерью нашли себе работу в панском имении. Мы написали брату, что не живем тут больше. Но письма он, видно, не получил, потому что началась война с немцами. Теперь он может сюда приехать и не будет знать, где мы. Если его еще нет тут поблизости, то я у соседей оставлю ему наш адрес.
Девушка умолкла и задумчиво посмотрела на него: не слишком ли она откровенна с этим незнакомцем?
— А в случае придется тут ночевать, где ж вы остановитесь, ваша хата такая плохая?
— У соседа. Мы с ним дружно жили.
И доверчивая девушка поспешно ушла, а он, стесняясь, почти со страхом последовал за ней издали.
Вот и выступ хвойного леса. На опушке две хаты. Одна из них еле держится, и крыша на ней ввалилась. И окон нет. Рядом стоит крепкая большая хата из смолистых кругляшей. Туда и направилась девушка. Он же с замиранием сердца остановился перед старой хатой, не решаясь войти в нее. Стены иструхлявели, сгнили и стоят мокрые, покрытые плесенью. Через оконную дыру он даже увидел гвозди, когда-то вколоченные им для хозяйственных надобностей. А эта новая, большая бревенчатая хата, куда зашла девушка! Он же знает, кто эта девушка, только боится признаться. Ведь это его хата! Он ее построил. И ее у него отобрали. А старая — уже совсем развалюха. Вон то место, где лежал Поливодский. Когда-то там была кровать. Из этой хаты он и сестру замуж выдал, и один жил в ней…