Млечный Путь

— Вы хотели, чтобы я прочитала вам. Я уже написала. «Дорогой брат Томаш. Мы тебе писали, что вынуждены были выехать из родной хаты, но тут началась война, и письмо наше могло до тебя не дойти. Так что ищи нас в местечке Столетье Новогрудского района. А также напоминаю тебе, если ты потерял адрес, что в Гомельской области, за Бобруйском, живет наш отец. Границы больше уж нет…»

У Сымона Ракутько подгибались ноги. Он сел на лавку. Нагнувшись над письмом, она еще что-то дописывала, Ракутько тихонько поднялся и незаметно исчез. Нигде не останавливаясь, он добрался до полустанка и уехал поездом. На вторые сутки он уже неторопливо шел по теперешним своим местам. И радостно ему было, что с каждым шагом он приближается к этому, уже третьему в его жизни гнезду. Теперь он, быть может, найдет тут душевное спокойствие.

Было очень рано, и погода стояла теплая. День был ясный. Совсем как летом после дождя. Ракутько шел по тропинке вдоль дороги, краем торфяника, по ту сторону которого в отдалении возвышался суглинистый холм. Он смотрел на полевые кусты шиповника, чернобыльника и пижмы и заметил, что в корнях пижмы, под одним из кустов, еще живут муравьи. Летом там цвел чебрец, и над ним поднимался желтый зверобой. Кочковатый торфяник был весь мокрый, его мелкая трава свалялась в плотный мягкий ковер, на котором, как летняя роса, сверкали капли чистой воды. Где-то за болотом махал крыльями ветряк, над речкой стояли голые вербы — коричневые, желтые, синеватые, красноватые. И эта цветистость деревьев дополняла богатство и великолепие мира, открывшегося его глазам. Деревья стояли сплошь, их было много. Стаи хлопотливых птиц летали и сидели, готовясь к зиме. Всюду яркие краски, и простор, и небо, и воды, и какая-то особая, ласкающая тишина.

Ворота его дома были заперты. Калитка сбоку чуть приоткрыта. Он вошел во двор. Все было на месте и в порядке. Он прошелся по двору, осмотрел огород и сад и снова вернулся. Густая семья деревьев, им посаженных, росла в углу огорода над изгородью из жердей. Там были березы, липы, клены, каштаны, вязы и тополя. Летом и ранней осенью в их листве всегда шумел ветер, а внизу кустилось разнотравье, цвела метлица. Там была и скамья, на которой он не раз размышлял в одиночестве. Он заглянул в этот укромный уголок, где человек уравновешенный отлично мог бы отдыхать, и вздрогнул как от удара. Он растерялся. Кто-то внимательно и, быть может, уже давно следил за ним. На скамье сидела женщина, молчаливая, неподвижная, и не сводила с него глаз. Хотя она и не была такая, как прежде, хотя она была уже старая, он узнал ее с первого взгляда. И дышать ему стало тяжело. Это она! Как изменилась! Столько лет без него! Глаза впалые, тусклые. И сам он изменился. И у него старость за плечами. Кто-то злой и безжалостный украл у него ее молодость и его лишил молодости, жену украл, детей украл — все! Если бы они жили вместе, как бы это было хорошо! Они бы не чувствовали старости. Жестокий, страшный вор! Он придавил его душу камнем несправедливости. Да будет он проклят! Прочь со двора эту колоду и эту скамью под деревьями! Нельзя убаюкивать душу. Завещать детям… Но где они, его дети? Их похитил, отнял у него великий вор. Сказать людям и самому себе: ни минуты покоя! Все на поиски великого вора! Найти его, отрубить ему голову, выставить ее напоказ всему свету: глядите, и почетное место мне! Я обезглавил это чудовище! Я не изгнанник больше! Я на своей родине, и этот злодей, этот жадный вор не будет больше меня обкрадывать! «Что же сказать ей, чем ее утешить? Ага, я покажу ей то, что собрал для детей, Я ждал их, я думал о них. Висят же у меня запасы и сапог, и платьев, и пиджаков, одежды будничной и одежды праздничной!»

В ту осень теплая погода держалась долго. Седьмого ноября утром выпал мокрый снег, а к вечеру того же дня растаял полностью. Вода сбежала в низкие места, и в лужах отражалось облачное небо. Тучи висели низко, а на следующий день среди них выглядывало солнце, и мокрая лоза на опушке леса, казалось, готова была распуститься по-весеннему.

Все блестело, и чудилось, что это от воды, сверкавшей в ложбинах.

По дороге вдоль торфяника, по направлению к поселку, быстро шел человек. Такую походку можно наблюдать у тех, кто привык долгое время видеть перед собой то, от чего надо поскорей избавиться, чтобы дальше было лучше. Он высоко нес голову и как бы ничего не замечал вокруг, перед собой же видел только то, к чему стремился, но и эта конечная точка его стремлений была больше его мечтой, чем реальным представлением. Он шел так, будто был убежден, что не встретит никаких препятствий. Вероятно, тут имел значение и внешний облик человека. Но, пожалуй, в данном случае и не к месту поговорка: лицо — зеркало души. Временами его движения и решительный вид были таковы, будто он вот-вот повернет обратно.

Однако он все-таки продолжал идти и даже ускорил шаг.

Показалась вытянутая в одну линию цепочка хат. Человек подозвал к себе первого попавшегося мальчишку:

— Где тут хата Сымона Ракутько?

— А вон там, где деревьев много.