Мне хорошо, мне так и надо…

Рафа вдруг необычайно остро осознал близкий конец своей жизни. Что он в жизни сделал неправильно? Может быть, ему бы следовало послушаться бабушку и не жениться на Мирке? Другая женщина родила бы ему другого сына, который наполнял бы его гордостью. Но у него был только Сашка, который действовал ему на нервы. Может надо было как-то по-другому жить? Ничего не бояться? Может надо было всё-таки идти в мед.? Может надо было как-то по-другому с бабушкой тогда поступить? Папу послушался, потому что так удобнее было. Дядя Лёля никогда бы так не поступил. Никогда он не заслужил его прощения. Стоила ли Мирка дяди Лёлиной неприязни. Рафа не знал. Сделал карьеру, но чем была его горьковская карьера по сравнению с дядиной! Даже по сравнению с папиной! Он — хороший инженер, но карьера-то его была наполовину партийной! А вот дядя вообще не был членом партии. Рафа со злой обречённостью пошёл в ванную менять мешок. После обработки колостомы мог ли он действительно радоваться утру и слушать дурацкую Миркину болтовню про новые кальсоны с начёсом, которые ей обещали достать. Мирка вот никогда не задумывается над «может быть надо было…», счастливая дура. А он жалеет о чём-то всё больше и больше…

Ленинградский сибарит

«И зачем я только связался с этими дурацкими сморчками?» — Борис был невероятно раздражён. Знал, конечно, что сам виноват, знал, что никому нельзя верить, и всё-таки зачем-то повёлся на уговоры Марьи Петровны, соседки, что зря, мол, он не берёт ранних весенних сморчков. Он приехал, как дети говорили, на дачу, хотя его маленький деревенский домик вовсе и не тянул на дачу, в середине апреля. Он всегда приезжал сюда в апреле, в Питере сидеть становилось невмоготу, душа Бориса рвалась на природу. Ну разве он не знал, что грибная пора — это лето и первая половина осени с моросящими, но нехолодными дождями? А тут ещё только конец апреля. Марья Петровна стала его уговаривать: «Ах, Боря, что вы время теряете. Сморчки уже пошли… ну, что вы говорите! Ничего они не ядовитые. Просто их надо кипятить, воду потом сливать…» Что она там ещё ему пела? Про какие-то дождевики, похожие на грушу, вешенки, луговые опята… А он, главное, всё впитал и побежал собирать всю эту никчемную дрянь. Как будто непонятно, что ничего путного из дряни не выйдет. Всё утро возился, Марья Петровна рецепт на бумажке принесла, якобы её бабушки. Перебирал мерзких бородавчатых уродов, даже на грибы непохожих, очищал от мусора, два раза кипятил, готовил маринад. Сколько полезных приправ угробил: перец горошком, лавровый лист, корица, гвоздика, лимонная кислота… Залил! И что получилось? Что-то резиновое со странным привкусом, несравнимое с обычными грибами, которые они ели всю зиму. Матерясь вслух, благо его никто не слышал, Борис вывалил в помои две трехлитровые банки и вздохнул с облегчением. Дело было даже не в специфическом вкусе сморчков, а в том, что они ядовиты. Он, что, дурак? Будет травить своих детей? Ириной подруги муж умер от грибного отравления. Никакая больница не помогла. Ирка на похороны ездила в Гатчину, он-то не поехал, всегда похороны ненавидел. Нет уж, к чёрту эти сморчки! И Марья Петровну с ними вместе. Он и сам хорош, развесил уши! Всегда надо делать только то, что сам считаешь нужным! Занялся просто потому, что скучно, делать пока совсем нечего.