Мне сказали прийти одной

В той части ресторана, которая была отведена для семей и женщин, Мариам подняла вуаль, и я увидела, что все ее лицо покрыто прыщами, из-за которых она выглядела как девочка в разгар пубертата. Позже я узнала, что ей было восемнадцать. В разговоре выяснилось, что девушке так промыли мозги, что она воспринимала мир только в двух цветах – черном и белом. Она часами сидела возле компьютера и в WhatsApp, общаясь со своими «братьями и сестрами в Сирии». Они отвечали на все вопросы, которые она задавала и присылали ей ссылки на видео на YouTube или фотографии из «жизни халифата». Одна из ее подруг, девушка из Афганистана, уже уехала в Сирию и жила там в доме с другими одинокими женщинами, ожидая вступления в брак. Мариам рассказала, что жизнь в Германии для нее невыносима. Она называла немецкое общество «расистским и заблудшим». С ее точки зрения, ислам и мусульмане были главными мишенями для угнетения и несправедливого отношения.

Я спросила, когда и почему она начала интересоваться исламом.

– Бисмиллах ар рахман ар Рахим, – рассказ она начала с арабской фразы, которая означает «Во имя Господа, самого милосердного и самого доброго» и часто используется мусульманами в качестве заверения правдивости того, о чем они собираются рассказать. – Мне было четырнадцать, когда я перешла в ислам. Мой близкий друг-мусульманин был убит в потасовке в нашем районе, и тогда я пришла в его мечеть, где собралась вся община, чтобы помолиться за него. Так я начала интересоваться исламом.

Ей нравилось, что в исламе родственники и члены общины должны заботиться друг о друге. «Люди делятся едой и помогают тем, кто попал в беду», – сказала она. Она чувствовала теплоту и принятие, которых уже долго не было в ее семье. Ее родители, находящиеся в разводе, были удивлены, но не сделали ничего, чтобы предотвратить ее переход в другую веру.

Мариам сказала, что немецкое общество отвергает ее и других правоверных мусульман. Когда она впервые начала закрывать голову, ей уже отказывали в приеме на работу. Когда она начала носить никаб, работу найти стало вообще невозможно. В шестнадцать она в первый раз вышла замуж. Муж ее был таким же недавно обращенным, и они думали, не поехать ли им в Сирию – жить в халифате. Мариам сказала, что она считала своим долгом мусульманки жить в Исламском государстве, но ее муж этого не хотел. По ее словам, он не был настоящим мужчиной. Она попросила развода, и теперь ей приходилось ждать определенный период времени, в течение которого она не могла снова выйти замуж.

Как и Мариам, многие западные джихадисты выросли в проблемных или распавшихся семьях, где бедность, безработица и потрясения были нормой. В этом смысле она напомнила мне Перо, у родителей которого также были проблемы и чей отец провел какое-то время в тюрьме.

Также у Мариам было много общего с Хайят Бумедиен. Как и родители Бумедиен, мать и отец Мариам были разведены. Ее отец пил, а мать не слишком интересовалась Мариам и другими своими детьми. Еще ребенком Мариам приходилось заботиться о младших братьях и сестрах.

В Европе общество разобщено. ИГИЛ говорит о своей готовности принять в свое братство, круг друзей, семью любого: независимо от того, кто вы – араб, немец, мусульманин, американец, – мы все мусульмане. Оно показывает утопическую картинку, на которую легко покупаются многие новообращенные из Европы. Мариам жаждала того, что увидела на похоронах своего друга-мусульманина, – большой общины, где поддерживают каждого.

Когда я позвонила матери Мариам, у нее ко мне был всего один вопрос: «Сколько вы ей платите? Мы могли бы продать ее историю какому-нибудь таблоиду и получить пару сотен евро».

Я сказала, что ничего не плачу и что Мариам согласилась со мной поговорить.

Было похоже, что Мариам, как и Бумедиен, хотела бороться с теми, кого считала угнетателями. И роли здесь были расписаны очень понятно: «Америка, Европа, лидеры арабских государств – все выкачивают нефть и богатства из исламского мира и не делятся с бедными». Она сказала, что против ислама идет война. Для нее ИГИЛ и «Аль-Каида» были героями. Она говорила о «шейхе Усаме» и о «шейхе Абу Мусабе» и, наконец, о халифате.

– Но есть много учителей ислама, которые говорят, что это ненастоящий халифат, и выступают против ИГИЛ, – возразила я. – Что вы думаете об этом?

– Да, я знаю, – ответила она. – Я обсуждала это с братьями и сестрами в Интернете, и они объяснили, что всем этим учителям платят Запад и правительство. Все они лгут.

Я спросила ее о том, кто такие эти «братья и сестры».

– Они из халифата. Они говорят, что все, что пишут и рассказывают здесь в средствах массовой информации, – неправда и что жизнь там очень хорошая.

– А чего вам здесь не хватает в жизни? – спросила я.

– В Европе я не чувствую себя в безопасности. Все эти «правые» – они ненавидят мусульман.

– Но если речь идет о безопасности, зачем вы собираетесь в Сирию, где идет война?