Мне сказали прийти одной

Как и весь мир, первую половину 2011 года я провела, наблюдая, как взрывается Ближний Восток. В январе, через месяц после того, как тунисский продавец фруктов Тарек аль-Тайеб Мохаммед Буазизи превратил себя в живой факел, породив этим волну протестов по всей стране, тунисский президент Зин эль-Абидин бен Али, который провел на своем посту двадцать три года, подал в отставку. В феврале, вскоре после того, как мы с Ником уехали из Египта, президент Хосни Мубарак после тридцати лет правления сложил с себя полномочия. В Ливии Муаммар Каддафи сошелся с мощной вооруженной оппозицией в конфликте, который вскоре разорвет страну на части. А в Сирии началось движение по свержению Башара аль-Ассада. Международное сообщество оказывало поддержку группам повстанцев, и весь регион просто заполонило оружие.

В начале я разделяла всеобщий оптимизм по поводу демонстрантов, которые прежде всего хотели сказать: «Мы хотим изменений в нашей стране, и именно поэтому мы протестуем». Я понимала их гнев и желание привлечь как можно больше людей, чтобы их слова были услышаны. Многие десятилетия лидеры этих стран выступали против монархии, объявляя свои государства демократическими республиками. Но хотя технически они такими и являлись, в действительности вся власть принадлежала маленьким группкам элиты. Друзья семьи президента становились все богаче и богаче, а остальные люди – все беднее и беднее. С таким же успехом эти страны могли называться королевствами. Более того, многие арабские лидеры недооценивали значение социальных сетей в своих странах. Они делали все, что могли, чтобы контролировать местную прессу, но все растущая доступность Интернета давала людям другие источники информации и способы взаимодействия.

Тем не менее, когда революции разгорелись, я все больше и больше волновалась из-за того, как «Арабская весна» освещалась в международной прессе, и того, что западные лидеры о ней говорили. Кажется, люди считали, что страны Ближнего Востока в одну ночь превратятся в открытые демократические государства в западном стиле. Во многих случаях протестующие заявляли, что они хотят именно этого. Но воплощение таких изменений на практике требовало сложных проектов протяженностью на несколько десятилетий, и об этих проектах, кажется, никто и не говорил. Я чувствовала, что многие на Западе – так же как и некоторые люди в арабском мире – надеются, что все свершится как по мановению волшебной палочки.

Однажды в конце зимы или начале весны я получила срочное сообщение от берлинского имама, с которым познакомилась пару лет назад: «Салям, Суад, вы можете мне объяснить, что происходит? Это очень важно».

– Я вижу, что все больше и больше молодых людей из моей общины говорят, что они уедут и присоединятся к джихаду, – сказал имам, когда я связалась с ним.

– А что в этом нового?

Больше десяти лет назад устойчивый поток молодых мусульман отправлялся на войну в Афганистан и на территории племен в Пакистане, повторяя путь угонщиков 11 сентября.

– Они не планируют ехать в Афганистан или Пакистан, они говорят о Ливии или Сирии, – ответил он.

– Но с кем они хотят сражаться? – спросила я. – К какому джихаду присоединятся?

– Не знаю, но есть человек, с которым вам надо встретиться. Мы зовем его Абу Малик. Думаю, его настоящее имя – Денис, но люди знают его как рэпера Десо Дог.

Моя первая встреча с Абу Маликом состоялась в мечети недалеко от центра Берлина. Таксист высадил меня напротив старого серого здания, которое когда-то было фабрикой. Как и большинство мечетей в Европе, снаружи она не производила особого впечатления. В таких местах мусульмане собираются вместе и учреждают свое объединение, которое в Германии называется верейн. Здание, которое они арендуют или покупают, становится официальной штаб-квартирой группы, и часть его они могут переделать под комнаты для молитв. Такие здания в Германии называют «мечетями на заднем дворе». Обычно они находятся не в самых лучших районах, как это было и в Гамбурге, где мечеть аль-Кудс находилась в квартале красных фонарей. Некоторые мусульмане, особенно молодые, говорили мне, что они ощущают: в Европе мечети могут находиться только там, куда другие граждане не хотят ходить. Это не оказывало положительного эффекта на отношения между мусульманскими общинами и остальным европейским обществом.