Мне так хорошо здесь без тебя

Когда разговор зашел о моей семье, атмосфера заметно изменилась. Я выдал самые базовые сведения, не вдаваясь в подробности: что жена у меня адвокат, живем в Париже, есть дочка. Достал из бумажника фотографию Камиллы на трехколесном велосипеде и в шлеме расцветки под божью коровку.

– О-о, какая лапочка, – проворковал Гарольд. – На маму похожа?

– Э-э, да. – Мне стало стыдно, что фотографию Анны я с собой не ношу. – На мою прекрасную половину.

– А мы с женой малость расслабились. – Гарольд ущипнул себя за складку на боку. – Толстые и счастливые! Будете в наших краях, заходите в гости. Она у меня так готовит – пальчики оближешь!

– Спасибо за приглашение. Я вряд ли задержусь надолго. Так, пара дней, заехать по делам в Лондон да родителей навестить.

– Понятно, понятно… Ну, тогда давайте хоть как-нибудь вместе пообедаем? Или позавтракаем? Нечасто выпадает шанс побеседовать с художником. С моей работой и кругом общения вы для меня растение экзотическое.

Мы вышли из паба, и Гарольд устроился вздремнуть на пустом ряду. Я еще почитал и тоже уснул. В целом поездка прошла лучше, чем я предполагал, и в Пуле я, сам от себя не ожидая, дал Гарольду домашний номер моих родителей.

– Удивительное дело, – отметил я, вырывая листок из ежедневника. – Я не живу с ними с окончания школы, но до сих пор помню номер.

– Как мило, что они остаются в том же доме. – Гарольд вручил мне бумажку с номером своего мобильного. – В наше время стабильность встречается редко.

Я кивнул. Мне так повезло, что я встретил этого благодушного человека-пеликана. Приятно было смотреть, с какой радостью он возвращался домой к жене и детям. Пока мы ждали в транзитной зоне, жена позвонила ему сообщить, что приготовила его любимый пирог с мясом и почками.

В Пуле я первым делом выпил кофе и только потом позвонил родителям. Сообщил о приезде, извинился, что не предупредил раньше. Покупатель требует, ничего не поделаешь. Мама очень расстроилась, что Анна и Камилла не со мной. Я признался, что тоже огорчен.

У меня довольно своеобразные отношения с родителями. Подарив мне жизнь, представители старшего поколения семейства Хэддон постарались минимизировать свое активное в ней участие. Степень независимости, которой меня наделяли в юные годы, легко можно было бы принять за родительскую халатность. Не то чтобы меня не любили. Любили. Просто они постоянно отвлекались на более важные дела.

Отец преподавал историю. Он приходил домой после занятий, садился за стол с миской хлопьев и утыкал нос в «Сайентифик обзервер». Журнал он прислонял к вазе с пластиковыми цветами, которые мама меняла раз в месяц. Ему даже в голову не приходило, что в других домах отец семейства не ест хлопья на ужин.

Мама работала в библиотеке. Она ездила туда на древнем зеленом велосипеде с приделанной к нему самодельной плетеной корзиной. По субботам, когда большинство ее ровесниц левых взглядов занимались домом, кормили грудью младенцев и пекли булочки, мама вела в местном клубе кружок изобразительного искусства. Кружок посещали женщины средних лет и за рисованием акварелей и валянием из шерсти развлекались обменом рецептами и способами выведения пятен от пота с мужниных рубашек. В библиотеке мама неизменно просматривала все новинки в жанре «помоги себе сам» и для каждого занятия подбирала определенную тему, чтобы добавить в работы учениц «изюминку». Если судить по тому, что я прочел однажды в забытом ею на столе блокноте, в семидесятых годах дамы из Хэмпстедской женской художественной лиги черпали вдохновение из тем в духе «Нельзя любить мужа, не полюбив самое себя» и «Оральный секс: а может, поговорим?»

Среди прочих товарищей по путешествию через Ла-Манш я сидел в машине и ждал, когда опустится трап. Родителей я не видел с прошлого Рождества, то есть десять месяцев. Совершенно непростительно. Из меня вышел плохой сын и отец. Как я мог за десять месяцев ни разу не свозить Камиллу к бабушке с дедушкой? Чем занимались мы, ее родители? Впрочем, я знал ответ. Своими сердечными ранами.

Вид родного Хэмел-Хэмпстеда меня потряс. Все окрестные деревни облагородили набережными и современными торговыми центрами, но наш район, Беннетс-Энд, по-прежнему выглядел дыра дырой. Район возводили после Второй мировой, и состоит он преимущественно из унылых типовых двухэтажных домов на одну семью с отдельно стоящим гаражом на одну машину. Тянутся одинаковые улицы, всюду красный кирпич и белые ставни. Всего и отличий: где-то поставлен новый почтовый ящик, где-то неоново-лиловым цветом полыхает клумба с петуниями, где-то стоят садовые скульптуры, где-то валяется перевернутый велосипед. Не живописно и не уютно; и все же это моя родная деревня, и напряжение, сжимавшее мои плечи, начало понемногу отпускать. Я был рад сюда вернуться.

Я припарковал машину на подъездной дорожке и посмотрел на небо – не намечается ли дождь. Придется попросить папу выгнать из гаража его любимую малолитражку «Воксхолл Шеветт», чтобы «Медведь» не промок.