Мне в сердце смотрит вечная звезда...

Как душно и тесно в вагонном плену!
Но я духоты, тесноты не кляну...
Срываются версты,
качаются звезды,

играет, гуляет гармошка в Клину.
Кивает огнями далекий уют,
кузнечики в поле спросонья куют,
ночная прохлада,
                     чужая отрада.
Нам здесь оставаться пятнадцать минут.

Нам колокол дважды прикажет:
                               «Пора!»
И лязгнут сомкнувшиеся буфера,
очнется граненый стакан в подстаканнике,
со звоном отчаянным затрепыхав,
кусты врассыпную шарахнутся в панике,
с обрывками пара на тонких руках...

И свист рассечет их ударом ножа,
а ветер закружит и бросит в пространство,
и примутся стекла –
пример постоянства –
в расшатанных рамах плясать, дребезжа.

Мой спутник молчит,
с головою укрыт,
наверное, спит,
а может, не спит,
а может, как я, с духотой не в ладах,
томится, с бессонницей не совладав.

Какое мне дело!
Мне знать ни к чему...
Своей я тревоги никак не уйму.
Что там за окошком:
платформы ли, дамбы ли,
мосты ли кидаются в дымную мглу?
В холодном, продутом, грохочущем
тамбуре
я лбом прислонюсь к ледяному стеклу.

Летят закругленья,
вагоны креня,
ночные селенья,
нигде ни огня,
ночные просторы,
нигде ни огня...
Как встретит твой город
назавтра меня?

Печаль или радость?
Любовь или ложь?
А вдруг не захочешь?
А вдруг не придешь?

А вдруг это просто придумано мной?
...В болотцах рассвет голубой пеленой...
Пусть мысли, как версты, уносятся прочь,
ведь что б ни случилось,
теперь не помочь.

О, только бы,
            только бы,
                        только бы
                                    длилась
вот эта на счастье похожая ночь!

 

А ведь могло бы статься так...

А ведь могло бы статься так,
                                           что оба,
друг другу предназначены судьбой,
    мы жизнь бок о бок
        прожили б до гроба
и никогда не встретились с тобой.

В троллейбусе порой сидели б рядом,
в киоске покупали бы цветы,
едва отметив мимолетным взглядом
единственно любимые черты.

Чуть тяготясь весенними ночами,
слегка грустя о чем-то при луне,
мы честно бы знакомым отвечали,
                                           что да,
мы в жизни счастливы вполне.

От многих я слыхала речи эти,
сама так отвечала, не таю,
пока любовь не встретила на свете
единственно возможную –
                                      твою!

Улыбка, что ли, сделалась иною,
или в глазах прибавилось огня,
но только –
             счастлива ли я с тобою? –
никто с тех пор не спрашивал меня.

 

Из книги «Память сердца» (1958)

ТВОЯ УЛИЦА

Мне каждый кустик мил на ней

и каждый камень...

А бывало,

               я шла по улице твоей

и ничего не замечала.

Был сад как сад

                    и дом как дом,

а ты входил в его ворота,

обедал, спал, работал в нем,

кого-то ждал,

                     любил кого-то.

Да что лукавить!

Это я

тогда тебе ночами снилась.

Ты «фотокором» снял меня,

и я в столе твоем хранилась.

Ты мне натачивал коньки,

чинил ремни, забыв усталость,

все это смыслу вопреки:

я на коньках

                с другим каталась.

С другим я шла на школьный бал,

сидела на футбольном матче,

а ты вздыхал, и ревновал,

и молча мне решал задачи.

А если в дождь являлась я,

ворчал, встречая на крылечке:

– С ума сошла! Промокла вся! –

И башмаки сушил на печке.

А наступал зеленый май,

ты, грустных глаз не подымая,

мне сухо говорил:

                           – Давай

сирени, что ли, наломаю.–

И мне огромный сноп вручал,

тугой, благоуханный, мокрый...