Мне в сердце смотрит вечная звезда...

И вот ты купе закрываешь,
включаешь ночник голубой...
Ты знаешь,
               ты только скрываешь,
что еду я вместе с тобой.

То колкий, то мягкий не в меру,

то слишком веселый подчас,
ты прячешь меня неумело
от пристальных горестных глаз.

Названья полуночных станций

дежурные сонно твердят...
О если бы выйти, остаться,
пропасть, воротиться назад...

Но вместе, да, вместе мы выйдем

на утренний влажный перрон,
и бледное небо увидим
с оравой орущих ворон,
дорогой, подернутой дымкой,
мы в хвойные дали пойдем,
и стану я жить невидимкой
в неласковом доме твоем,
и будут недели молчанья
медлительны и горьки,
и буду я плакать ночами
на бревнышке возле реки.

 

Нам не позволено любить...

Нам не позволено любить.
Все, что с тобою связано,
мне строго-настрого забыть
судьбой моей приказано.

Но помню я всему назло

любви часы беспечные,
и встречи памятной число –
мое. На веки вечные!

И низко стелющийся дым

с мерцающими искрами,
и поле с деревом седым
под облаками низкими...

Вагон, летящий в темноту,

покачиванье мерное...
И гаснут искры на лету,–
ты помнишь их, наверное?

Так каждый миг, и час, и год

мои. На веки вечные,
пока наш поезд не придет
на станцию конечную!

Я так хочу, чтобы ладони, губы...

Я так хочу, чтобы ладони, губы...
Все голубое... Ясная вода...
И мне все снятся поезда – к чему бы?
Чужие пасмурные города,
           чужие люди,
                        грузчики, старухи...
Тебя в базарной толчее ищу,
твой голос гаснет
          в телефонной трубке,
и я «постой, постой, постой!» кричу...

На полчаса, на полминуты – рядом!

Но сны опять бессмысленны, грустны.
Как жалко, что не доставляют на дом
заранее заказанные сны!

Уже заголубел проем оконный,

сочит сквозь штору пасмурную мглу...
Я жду тебя безропотно. Спокойно.
Я жду
          Я жду.
                     Я больше не могу.

Сто раз помочь тебе готова...

Сто раз помочь тебе готова,
любую ложь произнести,
но нет же, нет такого слова,
чтобы сгоревшее спасти.

Не раздобыть огня из пепла

и костерка не развести...
Все так печально, так нелепо,–
ни отогреть, ни увести.

Привыкла я к унынью ночи

и к плачу осени в трубе...
Чем ты суровей, чем жесточе,
тем больше верю я тебе,
тем все отчаяннее, чище
любовь моя и боль моя...
Так и живем на пепелище,
так и бедуем – ты да я.

Храню золу, латаю ветошь,

приобщена к твоей судьбе...
Все жду – когда меня заметишь,
когда забудешь о себе.

Очень тягостно, очень плохо...

Очень тягостно, очень плохо,–
                    некрасива, нехороша,
зарастает чертополохом,
                        засыхает моя душа.

Сердце, сердце,

                      гнездо без птицы,
пыль, да мусор, да тишина...
Неужели не возвратится,
                           не запоет она?

Я стою у открытой двери...