Мне жаль тебя, или Океан остывших желаний

Уже третьи сутки Каролина почти никуда не выходила из дому, валялась на диване и смотрела диски с каким-то бесконечным мексиканским сериалом, которые подарил ей на день рождения в прошлом году один из ее неудачливых ухажеров, бывший однокурсник, а теперь главный санитарный врач одного из маленьких заштатных городков Генка Капцев.

На экране седая мамаша со слезами на глазах обнимала двух наконец-то нашедшихся великовозрастных девиц-близняшек. Каролина, которая по своей природе была всегда довольно сентиментальна, вдруг поймала себя на том, что ее не трогают экранные слезы. Ее собственная жизнь, как она случайно узнала совсем недавно, была намного круче любого сериала.

До четырнадцати лет она думала, что родилась в обычной, даже, можно сказать, счастливой семье. Многие ей завидовали. Папа – первоклассный хирург, мама – медсестра, у них отдельная трехкомнатная квартира, где, само собой, у Каролины была хоть маленькая, но своя собственная комната, машина, дача. В общем, полный набор интеллигентских благ. А когда отец перешел работать в частную клинику, они вообще ездили отдыхать в Турцию. Со стороны могло показаться, у них в семье царит полная гармония. Но Каролина чувствовала, и чем взрослее становилась, все более остро, что родители, особенно отец, порой относятся к ней, как к неродной. Ее успехи и маленькие победы отец воспринимал равнодушно, а мама, хотя и делала вид, что рада, особого значения им не придавала. Зато случайно разбитая чашка или пыль, которую Каролина забыла или не успела вытереть, приводила отца в ярость. И однажды он сгоряча обронил фразу, которая, можно сказать, ржавым гвоздем засела у Каролины в памяти. В тот раз отец вернулся с работы на час раньше. А она, придя со школы, вместо того чтобы вытереть пыль и полить цветы, надела мамино голубое атласное вечернее платье с вырезом на спине, в тон ему туфли на шпильке, накрасилась и, вообразив себя чуть ли не моделью, сначала долго крутилась перед зеркалом, а потом принялась вырабатывать под музыку модельную походку «от бедра».

Каролина и подумать не могла, что все это время отец наблюдает за ней. И когда она, как ей показалось, особенно эффектно вильнула бедром, отец неожиданно зааплодировал и, не скрывая сарказма, сказал:

– Ну вот, детка, и заговорила в тебе твоя дурная наследственность. Смотрю на тебя и вижу твою мамашку-кукушку.

Тут он вдруг как будто осекся. Но слово-то, тем более, фраза, не воробей, вылетит, не поймаешь… Не зря говорят, что у каждого в шкафу есть свой скелет. И когда дверцы шкафа случайно распахнешь, он, этот скелет, выпадает со страшным грохотом, он и придушить может, этот скелет. Дверцы их семейного шкафа распахнулись настежь, когда мама, как потом выяснилось, не родная ее мама, забеременела. Позже Каролина узнала, что забеременела она не естественным образом, а с помощью системы ЭКО. Так или иначе, период ее взросления совпал со временем ожидания их, ее приемных родителей, первенца.

Теперь, по прошествии стольких лет, Каролина порой сомневалась, а нужно ли было ей тогда, подростком, подслушивать родительский разговор, который, ясное дело, никак не был рассчитан на ее юные уши и ранимую душу. Но, как говорится, из песни слов не выкинешь.

В то воскресное утро родители, очевидно, думали, что она еще спит. А она, лежа в постели, через стенку слышала все, о чем они говорили на кухне. Первым завелся отец, почти выкрикнув:

– Ты не о ней, а о нашем ребенке теперь должна думать! Слышишь, о нашем!

– Но она же тоже наша… – проговорила мать.

– Да какая она наша! Я вчера слышал, как она тебе вечером нагрубила! Разве человек с нормальной наследственностью может так разговаривать с матерью?! Я хотел вмешаться. Но ты же меня просила не вмешиваться… – продолжал наступать отец.

– Но ты пойми, ей ведь тоже нелегко. Она девушкой становится. Ей внимание наше нужно. Ведь у нее кроме нас никого нет. А тут еще ребенок должен появиться. Она инстинктивно старается отстоять свои права. Конечно, с ней непросто. Если у нее действительно родители не совсем здоровые люди были, это не может не давать о себе знать. Дурная кровь, если она есть в человеке, буквально распирает его изнутри… Он сам с собой никак совладать не может…

– Ну вот, ты сама все понимаешь. А хотела ведь их двоих тогда удочерить. Мать-героиня, – саркастически хмыкнул отец.

– Тише ты, – остановила его мать. – А что, если Каролина уже проснулась и нас услышит…

– Да успокойся, спит она, твоя Каролина. Во сколько она вчера вернулась?

– Около часа.

– Ага! И это в четырнадцать лет. А что будет, когда ей шестнадцать, восемнадцать стукнет… вот где она вчера шлялась?

– Да здесь, во дворе, с мальчишками в беседке сидела.

– В беседке, с мальчишками… – хмыкнул отец. – Ну-ну… Досидится.

– Да я ее не за то, что с мальчишками сидела, и даже не за то, что поздно было… Мне показалось, что она курила, и… пиво или что покрепче пила.

– Я же тебе говорю, яблочко от яблоньки недалеко падает… – проговорил отец.